Пластуны. Золото плавней

– И куда вырядился? – спросил старый казак, глядя, как молодые парубки, лихо свистя и удало вертясь, загоняют табун в реку, спасая коней от полуденного

зноя. Две девки на мостках, что простировали белье, смеясь, подначивали молодых юношей. Казак прищурил глаза и узнал Марфу, дочку куркуля Емельяна, и помощницу ее хохлушку Марийку. Обе красавицы, похожи, как сестры, чернобровые, веселые, любят поскалиться, а сейчас еще белыми ноженьками сверкают. Такие кого хочешь с панталыку собьют.

Старый казак помахал в их сторону плеткой, больше для приличия, чем с угрозой, чем вызвал новую волну смеха у девок, и спрыгнул с коня, отпуская жеребца к водопою, а сам, прячась в тени дерева, пристально по привычке оценил обстановку. Парубки на веселые шутки реагировали слабо, четко выполняя наказ, но пройдет время, и они своего не упустят – дело-то молодое. Да и хохлушка Марийка такого шанса не упустит и уж покрасуется лишний раз.

– Да дядько Михайло! – воскликнул Василь и стукнул по луке седла кулаком то ли в досаде, то ли назойливую муху прогоняя. – Да я понимаю, что наряд, и провинился я знатно – гульнул, не подумав, и говорил много, и кулаками махал, но и вы поймите – мне такой шанс грех упускать!

– Ишь ты, как запел! Когут, да и только! Прямо так и грех?

– Да сам сотник Билый сегодня джигитовку принимает. Как удаль не показать? Он же лучших в чет отберет.

– А ты свою удаль вон Марийке покажи! – предложил старый казак. – Смотри, как девка старается.

– Да вечером и покажу, – отмахнулся Василь, – а сейчас отпусти на джигитовку. Ну что я – хуже других? Дело-то плевое, парубки дывись как справляются!

Старик отхлебнул из баклажки; прав Василь, табун уже весь загнали, самому делать нечего, без его команды управились, а приказному такое наказание хуже смерти, когда все на джигитовке, а ты тут…

– Ладно, двигай давай, заверни только в крепостицу, подхорунжему Гамаюну доложишь, что я отпустил. И чтоб дид Трохим ко мне сегодня вечером пришел, у меня вишневка готова! Ох и заспиваем! – Казак возбужденно потер руки. – До утра! А то пока и не охрипнем.

– Дядька Михайло! Век не забуду! – Конь под казаком сразу и разворот начал делать. – И дидык с радостью к вам придет! Все передам!

– И чтоб первое место занял! – уже крикнул в спину. – Не посрами фамилию!

– Я мигом! Обернусь – и не заметишь! – прокричал Василь, оборачиваясь и расплываясь в широкой улыбке. И пыль столбом, а когда осядет – и след исчезнет. Жарко этим летом. Спасу нет.

Дядько Михайло покачал головой, потом еще раз, когда на мостки посмотрел, где молодые девки продолжали белье полоскать и зубоскалить с парубками, и присел в примятую траву, тоже решив от зноя схорониться под раскидистыми раинами [1] .

Затих стук копыт. Пронесся овод, жужжа у лица, и казак лениво отмахнулся от него. Даже голоса молодежи стали приглушенными, разморило на сон. Глотнуть еще водицы кирницы [2] Трех святых, что дольше всех холод сохраняет, да вздремнуть полчасика, а то и часик – без него не уедут. Зной забирал последние силы.

Рука потянулась, но не нашла баклажку.

Странно.

Дядько Михайло зашарил вокруг себя руками, изогнулся, дивясь, куда мог по старости баклаху сунуть и забыть, и замер в полусогнутом состоянии. Из кустов на него лицо смотрело – темное, смазанное, тряпицей обмотанное. Казак дернулся к оружию, набирая в грудь воздуха для крика тревожного, но чья-то жесткая рука сзади обхватила, рот пережимая. По горлу чиркнула сталь острая, и рубаху стало горячим заливать. Дядько Михайло еще трепыхался в крепких руках, как из кустов, где лицо страшное привиделось, горец быстро появился и, резко взмахнув кинжалом, всадил его в грудь старого казака по самую рукоятку.

Тело сразу обмякло. Абреки, уложив казака в траву, переглянулись. Один коротко свистнул, и из кустов стали выходить вооруженные горцы.

– Да шо ты скалишься, скаженный! – Марийка замахнулась выжатым бельем в сторону молодого вертлявого казачка, что вертелся на крупе рослого жеребца. Остер малый на язык оказался, вон и Марфа покраснела. – Я зараз тебе так дам! Вот выберешься из воды!

Сухой выстрел разнес забияке белую голову. Конь дико всхрапнул, когда тело мертвого мальчишки упало рядом, разбрызгивая воду.

Раздалось еще несколько выстрелов. Марийка от испуга побледнела, опустила в руках белье и выронила его в воду. Наволочка развернулась и поплыла по поверхности белым квадратом. Привел в чувство истошный крик Марфы, обернулась посмотреть и обмерла еще больше – по подмосткам к ним бежали два черкеса.

– Прыгай! – закричала Марийка, ныряя в реку. Хозяйская дочь обернулась к ней, испуганно руки заламывая и поднося к лицу, и вспомнилось сразу, что плавать не умеет. «Лучше утопнуть, чем к черкесам», – вихрем пронеслось в голове, и Марийка нырнула поглубже. Горная ледяная вода, прогретая хорошо только сверху и на мелководье, обожгла холодом глубины.

Видно, такая мысль посетила не только ее, но не успела Марфа, дернулась – и схвачена оказалась. Абрек вдогонку Марийке разрядил револьвер, подождал для приличия, когда тело всплывет, или воздуха не хватит, и сама появится.

Не всплыла. Такой результат тоже устраивал. Попал, значит, а там девчонка, может, за корягу зацепилась или водяной шайтан [3] утащил – их здесь много водится. Старший брат закинул казачку на плечо и гортанно прикрикнул, на табун указывая, где уже остальные управлялись, но помощь все равно нужна была. Аллах послал большую добычу! Уйти теперь надо с ней! И они оба заторопились на берег, обратно к своим.

Марийка плыла под водой, подальше от страшного места. Грудь огнем полыхала, но девушка не решалась всплыть. Руки стали рвать осоку, вот и камыши. Осторожно всплыла для глотка чистого воздуха и дальше поплыла под водой. Сердце билось набатом. Все казалось, что схватит сейчас абрек за пятку да вытащит на берег. Всплывала еще два раза, прежде чем на третий наконец решила вынырнуть полностью. В камышах заходилась, не в силах надышаться, смотрела сквозь острые листья, как табун угоняли и Марфушку в полон забрали, и губы тряслись в немом крике: «Беда. Ой беда!» Как же проворонили бандитов? Как пройти они сумели? Или вырезали ближайший пост?