Плата за молчание
Шрифт:
К слову сказать, если вы теперь спросите меня, действительно ли так и не найденный Вильсон был освобожден своими сообщниками, я отвечу вам: может быть, Скотланд-ярд просто захотел перехитрить господ грабителей? Ведь Вильсону, весьма вероятно, было известно, где скрываются с большей частью похищенного бежавшие главари банды. Может быть, Скотланд-ярд сам подстроил побег Вильсона из тюрьмы, чтобы последовать за ним по пятам и раскрыть в конце концов это крупнейшее в истории криминалистики ограбление?
ОСУЖДЕНИЕ ПО КОСВЕННЫМ УЛИКАМ
На полированном столе в зале заседаний мюнстерского суда присяжных лежит череп. Присутствующие смотрят то на него, то на смущенно покашливающего элегантно одетого человека с проседью в волосах, который стоит в трех шагах от стола. Это 58-летний профессор Вальтер Шпехт, в прошлом начальник криминалистического отдела уголовной полиции
Баварии, а с недавнего времени начальник центральной лаборатории ведомства ФРГ, название которого на открытом судебном процессе не может быть упомянуто.
Больше похожий на светского жуира, чем на ученого, профессор криминалистики является, по существу, центром этого сенсационного процесса, начавшегося 3 мая 1961 года и вот уже много дней не сходящего с первых полос западногерманских газет. Три с лишним года назад' экспертное заключение, данное профессором Шпехтом по этому же поводу, легло в основу обвинительного приговора Марии Рорбах и послужило причиной ее осуждения к пожизненному заключению в каторжной тюрьме.
Согласно приговору подсудимая в ночь с 9 на 10 апреля 1957 года с помощью яда усыпила, а затем ударами по голове убила своего мужа Германа Рорбаха. Расчленив после этого труп на пять частей, она завернула их в разорванное шерстяное одеяло и утопила в различных водоемах города. Голову же убитого она сожгла в кухонной плите.
Череп, лежащий сейчас перед присяжными, и привел в конечном итоге к отмене давно вошедшего в законную силу приговора.
Председательствующий доктор Кёстерс, указывая кончиком карандаша на череп, не без иронии спрашивает:
– Ну, господин профессор, вы все еще утверждаете, что подсудимая сожгла эту голову в своей плите?
Симпатичный профессор дрожащей рукой потирает висок, нервно дергает ртом и с раздражением произносит:
– Я вообще не буду больше высказываться по этому вопросу.
Ему нечего больше сказать. В своих многочасовых выступлениях добрая дюжина видных профессоров и докторов, приглашенных защитником подсудимой доктором Гроссом, буквально в пух и прах разнесла экспертное заключение Шпехта, сыгравшее решающую роль на первом процессе. Под конец профессор Генрих Кайзер, руководитель института спектрохимии и прикладной спектроскопии, еще раз, уже не по-научному, зато особенно доходчиво подытожил заключения своих коллег:
– Экспертиза, о которой здесь говорилось, содержит столько ошибок, выдает такое невежество, настолько противоречит основным научным положениям, так грешит против очевидной логики, заполнена столь огромным псевдонаучным балластом, до такой степени некритична в своих в конечном счете роковых выводах, что, с точки зрения подлинной науки, она лишена всякого доказательственного значения. Автор не имеет никакого представления об анализах и методике исследований собственных помощников. Автор не владеет самым элементарным научным языком. Его выражения бессмысленны, непонятны и не имеют ничего общего с принятой в науке терминологией. Автор, по-видимому, вообще не обладает необходимым ученому запасом слов.
Так скандально на глазах у всех опозоренный профессор Шпехт, чья опровергнутая ныне экспертиза была выполнена по заданию прокуратуры и оплачена гонораром в 3500 марок, сказал только:
– Я воздержусь от ответа, но могу сослаться на свою тридцатилетнюю деятельность в качестве эксперта немецких судов.
Западногерманская пресса принялась на другой день громко оплакивать этот позор. Высказывались требования судебной реформы и снижения роли научной экспертизы в решении вопроса о виновности. Корень зла видели в том, что немецкие суды на протяжении тридцати лет прислушивались к заключениям такого шарлатана, как профессор Шпёхт. Но весь этот надолго затянувшийся шум лишь отвлекал внимание от истинных причин судебного скандала.
Нелепо думать, что такой человек, как профессор Шпехт, более десятка лет возглавлявший криминалистический отдел уголовной полиции, в сотнях процессах представлявший интересы прокуратуры, а значит, и государства, руководящий ныне центральной лабораторией сверхсекретного (читай: военного) ведомства ФРГ, не обладает самыми элементарными познаниями в своей отрасли и не владеет даже необходимым запасом слов. Немыслимо, чтобы подобному дилетанту была отведена решающая роль в этом судебном процессе.
Случайно обнаружившийся позорный провал господина Шпехта вскрыл и другой, более скандальный факт: продажность боннских судебных экспертов. Как будет показано ниже, заключение Шпехта было отнюдь не поверхностным. Напротив, он с поразительной последовательностью изобличал обвиняемую. И делалось это по требованию прокуратуры. Марию Рорбах необходимо было осудить за убийство ее мужа, потому что высшие государственные интересы требовали сокрытия действительных убийц.
Что предшествовало этому судебному процессу?
28 марта 1957 года экскаваторщики, работавшие на канале Дортмунд-Эмс, вместе с тиной и илом извлекли на свет раздетый и обезглавленный мужской труп. Он был обвит тонким стальным тросом, на конце которого, видимо с целью более надежного сокрытия следов преступления, была укреплена залитая бетоном английская консервная банка.
Уведомленная о зловещей находке комиссия по расследованию убийств очень быстро установила личность покойного, хотя голова того и по сей день не найдена. За две недели до обнаружения трупа в мюнстерскую полицию было заявлено о бесследном исчезновении 47-летнего строительного подрядчика Эриха Беле. Покойный многократно судился за склонение несовершеннолетних к гомосексуализму, и имевшиеся в полиции отпечатки его пальцев оказались идентичными отпечатками пальцев найденного в канале мертвеца.
Произведенная проверка скоро определила круг лиц, в котором должен был находиться убийца, но где, как тут же выяснилось, искать его не полагалось. Приятели Беле, знавшие о его склонности к гомосексуализму, сообщили, что он постоянно вращался среди неких отличавшихся тем же пороком офицеров расквартированного в Мюнстере полка британской королевской конной артиллерии. Так далеко полномочия мюнстерской уголовной полиции, однако, не простирались, и для проведения дальнейшего расследования пришлось испросить через министерство внутренних дел разрешение британских военных властей.