Плата за жизнь
Шрифт:
— Господин полковник, разрешите вопрос? — поднялся парнишка, недавно неизвестно кем назначенный в отдел.
— Спрашивай, коли невтерпеж.
— Почему бы нам с ребятами из угро не собраться в субботу утром, не познакомиться да разделить площадь, хотя бы условно?
— Если мы начнем с ментами тесно сотрудничать, то в один прекрасный момент нас с ментами соединят в одно управление да проведут сокращение, переведут в подчинение МВД и уменьшат оклады. — Ильин нашел взгляд Павла Кулагина, скривил губы: — Твой пацан?
— Так точно, господин полковник!
— Так объясни ему,
Оставшись один, Ильин долго сидел неподвижно, размышляя о развивающейся операции, был недоволен собой, клял и правых, и виноватых. Многолетняя служба давно избавила его от сентиментальности, но до последнего времени он строго соблюдал правила, в частности, защищал своих подчиненных, если они были верны и выполняли его приказы исправно.
Артем Ермаков был неплох, особых заслуг не имел, но, работая в группе Гурова, принес ощутимый результат. Парня ликвидировали без ведома полковника Ильина. Раньше такое было просто невозможно. Сегодня, когда службы разделились, образовались самостоятельные отделы, подчиняющиеся неизвестно кому, полковник даже не знал, какая служба конкретно ликвидировала Ермакова.
Когда Ильин уяснил, что Гуров парня раскрыл, играет с ним в кошки-мышки, то доложил об этом генералу.
— Значит, парень спалился? Нам совершенно ни к чему выслушивать обвинения МВД, что мы негласно внедряем своих людей в их службу. Значит, твой парень стал нам не нужен, главное — опасен.
Ильин пытался объяснить, что Артем и так продержался в группе самого Гурова черт знает сколько времени. И никакой вины парнишки в том, что опытнейший сыщик в конце концов ситуацию просек, нет. За свое выступление Ильин получил выволочку, его обвинили, что он боится какого-то паршивого мента. И начальство не желает слышать даже имени этого сыскаря.
Таким образом, участь Артема Ермакова была решена, а Ильин в очередной раз получил по физиономии. И виновен во всем вновь оказался полковник Гуров.
Ныне покойный Ермаков в свое время доложил Ильину, что сыщик написал нечто типа завещания в нескольких экземплярах, которые в случае смерти Гурова попадут в газеты и канцелярию президента.
Ильин долго обдумывал данное сообщение. Очень похоже, что сыщик элементарно запугивает, блефует, страхуясь от покушения. Ведь будь у Гурова конкретный компромат против опасных конкурентов, можно переслать его в различные адреса, не ожидая выстрела. Такое решение вполне логично. Гурова можно спокойно вывести из игры, даже не убивать, просто отправить в госпиталь. Но надо знать Гурова, поэтому решение, лежавшее на поверхности, почти наверняка неверно.
Он может обладать компроматом, но не вполне достаточным, пока полковник Гуров жив и здоров. Однако в случае его смерти те же факты, которые требовали тщательной проверки, мгновенно превращаются в неоспоримые доказательства.
В эти дни Ильин, окончательно запутавшись, твердо решил против Гурова лично ничего не предпринимать. Сегодня совершенно неожиданно Ильина вызвали на ковер и спросили:
— Как мы понимаем, у вас все готово, полковник?
— Так точно, господин генерал, — ответил Ильин, прекрасно осознав, что в обращении к нему слово
— А как поживает ваш друг, этот сыскарь из ментовки, запамятовал фамилию?
— Служит.
— Так вот, в субботу на митинге чтоб его не было. Вы сами утверждаете, что он слишком шустрый. Все неожиданности и сюрпризы совершенно ни к чему.
Вспоминая утренний разговор, Ильин про себя матерился. Как легко руководство раздает задания: «Чтобы полковника Гурова на митинге не было!» И как генерал это представляет себе конкретно? Кто не пустит полковника милиции на митинг, куда свободно проходит любой пьяный, хромая бабка с непристойным плакатом в дрожащих руках. Можно организовать автомобильную аварию. Но она требует тщательной подготовки, о таком деле предупреждают не за сутки.
Ильин, снова матюгнувшись, открыл лежавшую перед ним тоненькую папочку. Конечно, это сопли, а не компромат, но лучшего не имеется. Он снял телефонную трубку, позвонил в городскую прокуратуру.
Генерал Орлов выслушал Гурова, взглянул на привычно молчавшего Крячко и сказал:
— А что, если нам не ввязываться в данную историю? Пусть свершится божья воля, правительственные чиновники и контрразведка копаются в своей грязи. Главк уголовного розыска не обязан присутствовать на митинге. Лично я не имею никаких указаний по данному поводу.
— Я так же, как и каждый россиянин, полагаю, что раз мою хату не трогают, так и сиди на печи, — сказал Крячко.
Гуров молчал. Орлов на злые слова Станислава не обратил внимания.
— Имеем: исчез киллер. Полагаем: киллера используют для громкого политического убийства. Таковы факты, все остальное — домыслы.
— Киллера наняли дровишки на даче поколоть, — не унимался Крячко.
— Твоего телевизионщика никто не тронул и трогать не собирается. — Орлов обращался к Гурову, на реплики Крячко не реагировал.
— Я телезвезду из-под домашнего ареста освободил. — Гуров глянул на Крячко как бы между прочим, но Орлов этот взгляд засек, насупился.
— Снова секреты, — буркнул недовольно, вынул из папки бумагу, протянул Гурову. — Телефонограмма из прокуратуры, тебя приглашают к следователю Семенюку. Завтра в двенадцать, в качестве свидетеля.
Гуров взял телефонограмму, убрал в карман.
— Буду непременно. Так что предпримем, Петр Николаевич?
— Думать, едрена корень! Окромя думанья, у нас другого дела сейчас нет. Зачем тебя этот депутат в гости зазвал?
— Болеет, одиноко мужику, он водку употреблять бросил, а пить чай в одиночестве не научился.
— Все! — Орлов похлопал ладонью по столу. Чувствовалось, что он не столько призывает к порядку подчиненных, сколько успокаивает себя. — Шуточки отставили, иначе рассержусь. Так зачем приглашал?
— Не скажу, что ночь не спал, но думаю об этом непрестанно, — ответил Гуров. — Не могу понять, и все тут, мозги заколдобило. Ясно, что не на чашку чая, к тому же Иона Пантелеевич позже водку выставил. Живет он скромно, привилегиями не пользуется. Только не ради демонстрации своей честности он меня пригласил. Нутром чую, что комбинацию проглотил, какую конкретно — не пойму.