Платина и шоколад
Шрифт:
Взгляд приковывается к небольшому пятнышку на его шее. Засос?
И вопрос. Этот проклятый вопрос не удерживается за зубами.
— Это Пэнси? — и, будто застряв в загустевшем воздухе, повисает между ними.
Драко усмехается, прекрасно понимая, о чём она. Заставляя себя по-прежнему смотреть девушке в глаза. Вчерашний вечер жужжащим воспоминанием проносится в сознании: горячие губы Грейнджер на его шее. Ощущение жаркое, влажное. Прямо на этом месте.
А потом. В ванной, утром. Добрых полчаса перед зеркалом, не отрывая взгляда от маленького полумесяца над ключицей. Сжимающиеся на палочке
И даже рука поднимается. Только губы невозможно заставить произнести нужные слова.
Он сведёт. Конечно.
А потом потуже замотанный на шее шарф и свитер под горло.
Он сведёт.
Позже.
— Да, это Пэнси.
Она никогда не узнает, что отметины Паркинсон не живут на его теле больше пары минут после секса.
Короткий ответ почти бьет её, словно пощёчина. И она даже моргает так, словно он ударил.
Пальцы, будто обжёгшись, отстраняются от засоса. Замирают в сантиметре от него. Поднимаются вверх и на мгновение касаются губ Драко. И что-то слишком искреннее в этом. Слишком сильное, настолько, что внутри давятся яростью черти. Он подавляет в себе желание приоткрыть рот, прихватить нежные подушечки, которые уже скользят по скулам, к раковинам ушей, на затылок, снова по шее, вниз.
Миллион.
Или даже больше миллиона мурашек. Она гладит его. Так, словно никого и никогда так не гладила. И вдруг он видит, как губы растягиваются в едва заметной понимающей улыбке, а в лёгком прищуре глаз откровенно читается знание того, что он врёт.
Помнит. Она, блять, помнит.
И хочется дико зарычать, когда тёплые губы касаются ненавистного следа, оставленного этими же губами.
И почему-то в этот момент присутствие на своем теле маленькой метки Грейнджер показалось абсолютно правильным. Будто она там и должна была быть: на его шее, под её горячим ртом.
А в следующий миг Грейнджер обхватывает его плечи, трётся носом о границу его волос за ухом.
— Обманщик... — кажется, она хочет сказать именно это. Но рваный выдох перебивает собственные слова, когда Драко сгребает ткань её трусов в кулаки, стаскивая, отстраняясь и давая узким ступням коснуться пола. Позволяя ненужной материи легко скользнуть с бёдер и упасть под ноги. И в этот момент он понимает, что ему нужны её губы. Мозг разрывается от внутреннего рёва, — нет, не смей, нет! — а Грейнджер не успевает сделать даже вдоха, когда он возвращается к её лицу, обхватывая руками.
Нет.
И язык нетерпеливо чертит контур нижней губы, побуждая открыться навстречу ему.
Я не стану целовать её.
И она сама уже срывается на стоны прямо ему в рот, обжигаемая нервным, судорожным поцелуем.
Мне всё равно.
О, да. Тело ломит и вот вот разорвётся на чёртовы части, а он въедается в её рот, яростно всасывая в себя влажный язычок, дико рыча, кусая, отпуская горящее пульсирующей кровью лицо Грейнджер и опуская руки к её бёдрам. Пальцы Гермионы выпутываются из мягких волос и тоже опускаются вниз. К ремню брюк, который вдавливается в её голый живот при каждом толчке,
Млея от того, как язык Драко вылизывает, врывается в рот, она расстёгивает пряжку только со второго раза. Он на несколько секунд отстраняется — для того, чтобы помочь трясущимся рукам справиться со штанами. Господи, блин. Всё, что сейчас важно... и больше ничего... остальное — не сейчас, не сегодня.
От звука расстёгиваемой ширинки у Гермионы вырывается испуганный выдох. Потом — ещё один, когда он подхватывает её под бёдра, снова разводя ноги, снова прижимая к твёрдым полкам, прижимаясь сам. Девушка чувствует Малфоя сквозь ткань его белья. Горячий, напряжённый. И — этот приступ паники.
Так, расслабься. Не дай ему понять, что ты боишься. Это же глупо… это же он.
— Драко, — почти неосознанный шёпот в его ухо.
Снова мурашки под светлой кожей. Произнесённое имя разрывается салютом в голове и разносится по сосудам вместе с шумящей кровью. Как она это делает? Одним словом, одним движением губ сводит его с ума. Малфой закрывает глаза, тяжело сглатывая. Не понимает выражения этих пылающих радужек. Рука сама скользит по внутренней стороне её бедра.
Выше, глубже, почти касаясь.
— Обхвати меня крепче, — хриплый голос. Будто не его, чужой. Но Грейнджер слушается — беспрекословно. Словно ждала его команды. Его приказа.
Когда острые коленки стискивают его рёбра, Драко поднимает ладонь ещё выше, прикусывая губу от ощущения тёплой влаги на пальцах.
Она мокрая. Для него. Уже не в мечтах. Не в полубреду. Осознанно.
Не сдерживается. Проникает внутрь — сначала одним пальцем, застывая. От тесноты и того, как Грейнджер задыхается. То ли от неожиданности, то ли от плавного движения. Затем — двумя. Стискивая зубы, едва не рыча, когда она выгибается, запрокидывая голову, упираясь затылком в книжную полку и цепляясь руками за шкаф.
В ней так туго.
Немного разводит пальцы. Она тут же с шипением втягивает в себя воздух. Ей больно?
Упрямая мысль о том, что когтевранец совсем не растянул её, исчезает, потому что Драко начинает медленно двигать пальцами и практически тут же сам забывает о ком-либо, кроме дрожащей под рукой девушки.
Горячая, влажная… блин, Господи, Грейнджер.
Малфой готов молиться вслух, чувствуя отчаянную пульсацию в члене, оттягивающем трусы. Он не сдержится, если она ещё раз застонет. Ещё раз подмахнёт ему бёдрами. Ему нужно в неё. Сейчас. Просто в неё. Рука отрывается от Грейнджер, судорожно сдёргивая ткань трусов, и девушка странно вздрагивает, когда его член прижимается к ней.
— Малфой...
Без разделяющей тела ткани. Горячий. Одно резкое движение, один сильный рывок — и он внутри.
Её громкий вскрик на секунду оглушает.
На мгновение всё внутри опускается — Грейнджер сжимает пальцы на его плечах и молчит, тяжело дыша. Пряча лицо у него на шее, пока в затуманенные мозги протекает осознание.
Твою мать. Ты у неё первый.
Первый.
Нет.
Нет, не может быть. Она же сказала… Не сказала. Какого хера ты не сказала мне?.. Почему позволила… Чёрт.