Плато чёрного спелеолога
Шрифт:
— Действительно, — задумался Идар. — Все мы в какой-то мере психи. А ты мне начинаешь нравиться, старик. Ты случаем… не урка? Впрочем, мне это не интересно.
— Ты проницателен, но я давно уже не мотаю срок, меня призвал бог и теперь служу ему, а не воровскому миру. К твоим услугам, правитель, — старец вновь кланяется.
— Пожалуй, я дам тебе приют и даже отдельный дом. Но мне не нужны эти людоеды, от них смердит мертвечиной.
— Они уже не едят людей, я им разъяснил, что это плохо, они на пути к очищению, они мои ученики.
— Это видно, — Идар скептически
Ворота со скрипом отворяются, и странная процессия молчаливо входит внутрь. Идар смотрит им в спины и ещё не совсем понимает, как извлечь из всего этого выгоду. Он раздражён тем, что в душе, словно хлопья жирного пепла, опускается страх. Старик ужасен своим безумством, и он может влиять на людей, даже зеки-людоеды и те, бредут за ним с покорностью жертвенных козлов. Ясно как день, он обладает внутренней силой, способной парализовать волю, но он не стремиться её использовать против него. Может, он затеял собственную игру, а быть может, на роду вот таких необычных людей, прописано подчиняться воли всякого рода правителям? В любом случае отдавать его своим врагам не следует, пусть будет под присмотром. Если ситуация начнёт выходить из-под контроля, убью его.
Идар подзывает Дмитрия. Надсмотрщик, с недоуменным видом взирающий на тщедушного, на первый взгляд готового даже от громкого чиха отдать богу душу, старика, подходит к Идару, по привычке ударяя плёткой по своим сапогам: — Что за клоун? — осклабился он.
Идар недовольно нахмурился, обжигает пронизывающим взглядом Дмитрия, на лице которого застыло брезгливое выражение и тот с готовностью опускает взгляд, плётку засовывает за пояс, что свидетельствует о его растерянности: — Грот, что используем как тюрьму, — Идар задумался, он даже не спросил имя старца, — отдашь ему. Трёх рабов дай и охрану выставь. Обо всех его телодвижениях сразу докладывай.
— Зачем нам нужен старый дед? — пожимает плечами Дима.
— Если потребует каменщиков и плотников, выделишь, — Идар игнорирует его вопрос. — Иди, действуй.
— Хорошо, сделаю, — Дмитрий пожимает плечами и скорым шагом догоняет старика: — Эй, как тебя? Стой!
— Меня будешь называть старцем Харитоном, — глухо молвит тот. — Мне нужен грот, что используете под тюрьму, приведёшь мне трёх рабов, охрану выставь, а завтра, чтобы были плотники и каменщики, — после этих слов он продолжил путь, а за ним безвольно двинулись зеки.
— Ладно, сделаю, — в некотором потрясении говорит Дмитрий, а в животе становится гадко, словно выпил гнилой воды.
Алик мнёт панаму, трясёт козлиной бородкой и горячо говорит: — Так и было, дед глянул на зеков и те обсыкаться начали.
— А ты? — хохочет Антон.
— Что я? Мы с Машей в засаде сидели, — обижается Алик. — Сами у неё спросите!
— Угомонись, Антон, — Виктор вскользь улыбнулся, но в глазах поселяется тревога. — Что дальше было?
— Собаки на поляну выскочили, дед зеков в пещере спрятал. Да, вот ещё, дед постоянно крестился.
— Поп, что ли? — поджал губы Виктор.
— На попа совсем не похож, больше на старого вора…
— Бывали случаи, и преступники приходили к богу и становились на путь очищения, — глубокомысленно произносит Викентий Петрович.
— Не похож он на раскаявшегося, — упрямо мотнул козлиной бородкой Алик.
— Значит, сектант, — помрачнел батюшка.
— Кто ж его знает, может и так, — бородка понуро свешивается вниз, Алик обтирает вспотевшее лицо панамой и нахлобучивает её на голову. — Одно скажу, дед очень опасный, если пойдёт к Идару, проблем у нас прибавится.
— Сект нам здесь не хватает, — вздыхает батюшка. — Сейчас на свет повылезает такое, что и в годы Перестройки при Горбачёве не снилось.
— Дед старый, скоро сам загнётся, — Алик стягивает панаму с головы, вновь обтирает лицо.
— Такие, как этот дед, из-за старческого склероза, забывают о смерти, и живут в одной поре, переживая своих нетерпеливо ждущих детей, а затем и внуков, — невесело хохотнул Антон.
— Мы не внуки, чтобы ждать его смерти, — невесело улыбается Виктор.
— А может его как-то нейтрализовать? — Алик скисает как молоко и становится лицом похожим на свою истерзанную панаму.
— Правильная мысль, — Виктор окатывает его внимательным взглядом, — мой приказ, как только он окажется в прицеле АКМА…
— Жестоко! — дёргается Алик и тихо добавляет: — Он такой старый… на моего дедушку похож… только он давно умер.
— А этот живой и с удовольствием заберёт твою молодую душу, — Викентий Петрович со вздохом погладил парня по голове. — Видно мне лично придётся идти на разведку, тучи над нами сгущаются, а с забором надо поторопиться.
— С тобой пойдёт тренер, — кивает Виктор. — И вот ещё, калаш возьмёшь, при случае деда ликвидируй и если получится, захвати… Идара.
— Для священника мне тягостно слушать твои слова, — вздыхая, крестится Викентий Петрович, — пойду, помолюсь, может бог даст мне какой-то знак. В раздумье я, всё переворачивается в моей вере, нельзя священникам убивать. Но и жизнь моих близких в смертельной опасности, не спасать её, значит быть сообщником убийцам и не будет за это прощения… но в то же время…. ударили по одной щеке, подставь другую…
— Иди, молись, — мягко тронул его за плечо Виктор, — бог даст тебе знак. Я думаю, здесь иной случай.
Викентий Петрович, бледный словно смерть, обливаясь потом, молится, никто не имеет права его отвлечь. Душа в страхе, он ждёт божьего знака и истово верит, но сомнения терзают и выворачивают душу. Смирение — вот одна из главных заповедей, но тогда — смерть. И что останется? Неужели душа, безропотно, словно тупая овца, давшая убить её тело, созданное по божьему подобию, останется светлой и чистой? А может — это бог проверяет? Боже, дай мне знак!
Гадюка скользнула в щель, зависает над виском священника, замечает бьющуюся жилку сонной артерии, бросается, но Викентий Петрович интуитивно улавливает движение и расплющивает её голову кулаком. Затем долго смотрит и с потрясением произносит: — А ведь это враг… знак свыше.