Плавания капитана флота Федора Литке вокруг света и по Северному Ледовитому океану (с илл.)
Шрифт:
Парламентеры наши сдержали свое слово, и на другой день (21 августа) беглецы в пяти байдарах пристали к селению. Теперь была наша очередь встречать их у берега. Они были совершенно успокоены и сами смеялись над своим испугом, показывая, где и как кто прятался, и т. п. В знак искренности сопроводили они меня все на шлюп, где были одарены в закрепление дружбы.
Свежий NO ветер с густым, мокрым снегом не препятствовал посетить нас партии оленных чукчей; известие о возвращении в дома оседлых ободрило и их. Между ними был и знакомый нам Имлерат, приехавший с пустыми руками и извинявшийся отдаленностью табуна в неисполнении обещания доставить нам оленей. Он был очень не в духе и еще более нахмурил брови, когда мне вздумалось спросить его, слыхал ли он о Павлуцком и не знает ли, где именно было у него большое сражение с чукчами. Имлерат отвечал, что он был уже тогда на свете, хотя и весьма молод; настоящего места сражения не знает, но слышал, что оно случилось недалеко от вершины этого залива, до которого Павлуцкий, однако, не доходил. Потом вдруг с весьма суровым лицом спросил, для чего мы так долго у них стоим? Я отвечал: «За оленями, которых ты обещал нам прислать». – «Но неужели вам нечего есть?» – «Есть много, но не свежего». Он успокоился, но остался мрачен. Я начинал уже думать, не распространились ли между чукчами какие-нибудь беспокойные слухи насчет нашего к ним прихода, но причина неудовольствия старика была гораздо ближе и проще. Он сам открыл ее, спросив, не забыл ли я обещания попотчевать его водкой.
Я признался, что точно забыл, и велел ему тотчас подать грогу; вдруг лицо Имлерата прояснилось, он стал совсем другим человеком; заговорил оратором: «Сердце мое было сжато, теперь оно развернулось; теперь я вижу, что начальник добрый человек, что вы нам точно друзья». Не только уже не думал нас гнать, но просил остаться у них подольше; уговаривал не пугаться метелей (в самое это время шел прегустой снег), потому что такие у них часто и среди лета бывают, что заморозки начнутся не прежде, как дней через 20, и т. д.
Мы замечали вообще, что чукчи на наш счет не совсем свободны от подозренья. Уже и прежде спрашивали они меня, не затем ли мы пришли, чтобы их объясачивать. Я отвечал: «Нет, сколько мне известно, царь наш об этом и не думает, а когда бы и вздумал, то, верно, поручил бы это не нам, которых дело только по морю ходить, а комиссарам». Мы всегда затруднялись отвечать прямо на вопрос их: какова же цель нашего прибытия? Но здесь представился мне случай сказать им правду, не возбуждая их подозрения.
Имлерат, который и в первый раз был недоволен, что мы мало купили у него моржового зуба, вынес теперь несколько связок на палубу и спрашивал: «Что значит, что вы не хотите со мной торговать? Не думаете ли вы, что у меня только и есть товару? Я мог бы нагрузить весь корабль ваш моржовым зубом». – «Верим, – отвечали мы, – но не можем торговать, потому что судно наше принадлежит Тийк-Арему» [237] . – «Но разве Тийк-Арем не торгует?» – «Не только сам не торгует, да и нам не позволяет торговать и за то дает нам жалованье». – «Так зачем же вы пришли? Лучше бы приходили суда, которые могут с нами торговать». – «За тем-то нас и послал Тийк-Арем, чтобы смотреть, есть ли в вашей земле места, где суда могут останавливаться. За тем-то мы и посылаем наши лодки осматривать берега ваши; возвратясь, скажем, что мы нашли у вас хорошие гавани, куда купеческие суда могут приходить торговать с чукчами, народом предобрым и пребогатым». Такое объяснение удовлетворило всех: они говорили, что всякий год будут ждать к себе судов для торговли. С тех пор все знали, что мы ищем гаваней, и везде гостеприимно встречали наши отряды.
237
Великий начальник – так именуют они царя. (Примеч. Ф. П. Литке.)
23 августа после полудня показалась в море байдара, которая, войдя в залив, гребла прямо к нам. После некоторого сомнения решилась она пристать к судну, но взойти на него чукчи никак не соглашались, покуда друг наш Хатыргин, увидев их с берега, не приехал и не уверил их, что мы люди добрые. В байдаре было 10 человек обоего пола, кроме детей, и несколько собак. Они пришли с реки Анадырь. В пути были три дня, простояв день на месте за ветром. Селение русских на реке оставили 10 дней назад; остальное время промышляли диких оленей на устье. Груз их лежал посреди байдары, фута 4 или 5 в вышину сверх бота. К бортам пришиты в этом месте лахтаки, которые, покрывая груз, связывались вместе. Тут же подвязаны надутые нерпичьи шкуры, чтобы дать байдаре устойчивость.
На следующий день нашли мы в селении только две семьи, прочие были в отсутствии у оленных чукчей, для торгов. Одна из этих семей переставляла юрту, что делается всегда, когда в прежней от времени накопится слишком много грязи. Всю работу производила мать с тремя дочерьми; хозяин с сыновьями стоял возле и не заботился помочь им, будто дело для него совсем постороннее. Работа эта довольно хлопотлива, потому что стойки, покуда не покроются лахтаками, беспрестанно шатаются и падают, особенно при ветре. Гребцы мои с обыкновенной услужливостью разделили труд дам и поставили им юрту в четвертую часть времени.
Вновь поставленная юрта, с чистым в ней воздухом, не загроможденная еще бездной грязных и смрадных вещей, чистые лахтаки, покрывавшие каменный паркет, составляли самую приятную противоположность с юртами, уже некоторое время занятыми, и мы вздумали обратить ее в храм Терпсихоры. Три грации, дочери дома, в самом деле довольно пригожие, поощренные ножницами и иголками, представили нам во всем совершенстве и со всеми утонченностями чукотскую пляску, изо всех мне известных самую бессмысленную и неприятную. Скачка на лахтаках гораздо забавнее и приятнее, требуя ловкости и проворства, которыми, однако, веселые приятельницы наши не могли похвалиться, потому что валились вниз головой каждую минуту. Когда мы досыта над ними посмеялись, хотели они в отмщение заставить одного из нас занять их место, и тот едва мог откупиться несколькими иголками, но, чтобы не совсем уронить славу русских в глазах чукчей, которые ловкость ценят высоко, решился, вспомнив старину, показать им некоторые штуки, прыгая через веревочку, и заставил их согласиться, что и «мельгатанген» мастера прыгать, не хуже чукчей. Мы расстались уже в сумерки и очень дружески.
В тот же вечер возвратился поручик Семенов. На расстоянии почти 35 миль, пройденных им к N, нашел он везде ровный и отмелый берег, и только в одном месте бухту, открытую от NW. До вершины залива оставалось еще около 20 миль, и противоположный западный берег находился почти в таком же расстоянии. Это показало, что залив еще обширнее, нежели мы предполагали.
Часу в 10-м поутру (25 августа) показался на горизонте к западу целый флот байдар, которых мы насчитали до 25. Полагая осторожность не излишней, велел я на шлюпе удвоить караулы и зарядить пушки, но совсем без нужды. Чукчи нас пристыдили: большая их часть приставала к судну без всякого подозрения. Наконец, все собрались к берегу против нашей палатки и более часа с нами беседовали дружески и пристойно, потом поехали далее и расположились станом на кошке. Весь этот флот шел из Анадыря и был в пути двое суток. На мысе Меечкен бывает обыкновенно первая их дневка, отсюда продолжают путь вместе, но число их с каждым днем уменьшается: где останется байдара, где две, каждая в своем селенье, и так почти до самого Чукотского Носа.
Молодой Хатыргин несколько дней уже твердил, что ждет дядю с Анадыря; байдары пришли, и дядя его уже несколько часов лежал в нашем соседстве, прежде нежели мы узнали о его прибытии. Сколько Хатыргин прежде показывал заботливости, столько теперь, по-видимому, был холоден и, не обращая внимания на старого дядю, по-прежнему дурачился и бегал взапуски с нашими матросами и учился у них по-русски. Да и сам старик, существо апатичное, лежал, растянувшись на траве, не показывая никаких знаков удовольствия о благополучно совершенном годовом пути, ни любопытства видеть людей и предметы, совершенно для него новые.
Вечером возвратился наш баркас, о котором мы начинали уже беспокоиться. Этот отряд описал западный берег залива на такое же расстояние, как и первый, и, подобно ему, считал себя не достигшим вершины залива около 20 миль. На всем осмотренном пространстве был ровный невысокий берег: далее же простирались горы.
Соединив описи обоих отрядов, мы нашли, что неописанных оставалось еще около 70 миль, и самых важных, ибо, судя по виду гор, следовало предполагать тут немалые углубления, почему решился я перейти на другой день дальше в залив, чтобы удобнее и скорее кончить его опись. Около полудня снялись мы с якоря и уже в сумерки подошли к бухте, найденной Семеновым, где я намеревался остановиться. Огибая низменный мыс, ее образующий, едва не наткнулись мы на такую же банку, как у мыса Меечкена. Поравнявшись против устья губы, стали на якорь на глубине 11 сажен; грунт – ил. С рассветом снялись опять и, войдя дальше в губу, остановились на 7 саженях.