Плавучий мост. Журнал поэзии. №4/2019

Всем известна фраза Толстого про поэзию как танцы за плугом, но все же процитирую этот отрывок из письма С. В. Гаврилову, чтобы уточнить ее: «Я вообще считаю, что слово, служащее выражением мысли, истины, проявления духа, есть такое важное дело, что примешивать к нему соображения о размере, ритме и рифме и жертвовать для них ясностью и простотой есть кощунство и такой же неразумный поступок, каким был бы поступок пахаря, который, идя за плугом, выделывал бы танцевальные па, нарушая этим прямоту и правильность борозды. Стихотворство есть, на мой взгляд, даже когда оно хорошее, очень глупое суеверие».

Это письмо написано в 1908 году – за два года до смерти писателя, и сравнение принадлежит «позднему Толстому», уже не совсем тому, кто написал «Казаков», «Войну и мир» и «Анну Каренину». В начале

восьмидесятых годов у писателя случился его знаменитый «духовный перелом» и вместе с ним – переоценка отношения к искусству, религии, науке, семье. Однако до этого времени Толстой поэзию читал часто и довольно внимательно. Да и после «перелома», уже в глубокой старости, он перечитывал Пушкина, которого любил всю жизнь, с того дня, когда в детстве прочел отцу с большим, как он выразился, «пафосом» «К морю» и «Наполеона». Пожилой Толстой часто вслух читал гостям тютчевское «Тени сизые смесились» и на строчках: «Час тоски невыразимой!.. Всё во мне, и я во всем!..» не выдерживал и начинал рыдать. Тютчева он любил всю жизнь, равно как и Фета, с которым их связывала многолетняя дружба и переписка. В письмах оба не стесняясь давали друг другу творческие советы и честно высказывали замечания. Так, например, Фету совершенно не понравилась «Поликушка», а от «Казаков» он пришел в восторг и посвятил этой повести стихотворение в прозе. Одно время Фет почти в каждом письме посылал Толстому стихи и получал их скрупулезный разбор. О знаменитом четверостишии: «Та трава, что вдали на могиле твоей…» Толстой писал другу так: «Оно прекрасно! <…> В подробностях же вот что. Прочтя его, я сказал жене: „Cтихотворение Фета прелестное, но одно слово нехорошо”. Она кормила и суетилась, но за чаем, успокоившись, взяла читать и тотчас же указала на то слово, которое я считал нехорошим: „как боги”» (27 янв. 1876 г.). В ответном письме Фет пишет: «Что касается: как боги, то я, писавши, сам на него наткнулся, – но тем не менее оставил. Знаю, почему оно Вам претит – напоминает неуместную мифологию. Но Вы знаете, что мысль всякую, а тем более в искусстве, трудно заменить. А чем Вы выразите то, что я хотел сказать словами: как боги? Словами: так властно. <…> Как в раю. Односторонне и бледно. Я подумал: ведь Тютчев сказал же: „По высям творенья как бог я шагал”, и я позволил себе: как боги. – И ужасно затрудняюсь заменить эти слова». Тому же Фету Толстой писал и о других поэтах – всегда прямо и честно: «Баратынский настоящий, хотя мало красоты, изящества, но есть прекрасные вещи.

Один стих: „Любить и лелеять недуг бытия” стоит дороже всех драм Толстого». Гомера Толстой читал в оригинале, уподобляя переводы дистиллированной теплой воде, а оригинал – воде из ключа «с блеском и солнцем и даже со щепками и соринками, от которых она еще чище и свежее», любил Лермонтова, Кольцова, в молодости любил Гете, которого в старости стал отрицать. Наибольшее влияние на Толстого оказала поэзия Евангелий. «Руссо и Евангелие – два самые сильные и благотворные влияния на мою жизнь.» Сам Толстой любил выдумывать поэтические экспромты на случай, часто поучительного свойства. Например, поддразнивая дочерей, которые одно время днем наряжались в народные костюмы и работали в поле, а вечером одевались на бал к Капнисту в новые красные по моде платья, он написал в семейный «Яснополянский почтовый ящик»:

«Поутру была как баба, а к обеду цвета краба. / Отчего метаморфоза, что из бабы стала роза? / Дело, кажется, нечисто. Есть участие Капниста».

Или знаменитое двустишье по поводу особого ритуала выпечки именинного Анковского пирога, особенно любимого женой: «Что сильней, чем смерть и рок? Сладкий Анковский пирог».

Во время службы на Кавказе Толстой в соавторстве с другими офицерами сочинил песню про сражение на р. Черной 4 августа 1855 г., которая стала очень популярной. Она действительно забавная, но довольно длинная, поэтому не буду приводить ее здесь полностью, а начинается она так:

«Как четвертого числа / Нас нелегкая несла / Горы отбирать…» Толстой не был бы Толстым, если бы не философствовал о поэзии. В дневнике, в 70-м году, в расцвете творческих сил, уже окончив «Войну и мир», он рассуждает о поэзии вообще – поэзии, которой немало в образах, сценах, описаниях и даже бытовых мелочах его книг: «Поэзия есть огонь, загорающийся в душе человека. Огонь этот жжет, греет и освещает. Есть люди, которые чувствуют жар, другие теплоту, третьи видят только свет, четвертые и света не видят. Большинство же – толпа – судьи поэтов, не чувствуют жара и теплоты, а видят только свет.

И они все думают, что дело поэзии только освещать. Люди, которые так думают, сами делаются писателями и ходят с фонарем, освещая жизнь. (Им, естественно, кажется, что свет нужнее там, где темно и беспорядочно.) Другие понимают, что дело в тепле, и они согревают искусственно то, что удобно согревается (то и другое делают часто и настоящие поэты там, где огонь не горит в них). Но настоящий поэт сам невольно и с состраданием горит и жжет других. И в этом все дело».

Примечание: Дарья Еремеева –

писатель, ст. н. сотр. Государственного музея Л. Н. Толстого, автор книги «Граф Лев Толстой. Как шутил, кого любил, чем восхищался и что осуждал яснополянский гений» (БОСЛЕН, 2017).

Алексей Иванович Ушаков родился в 1957 г., в Выборге, детство провел в Мурманске. От отца – выдающегося историка, профессора, героя Великой Отечественной войны Ивана Федоровича Ушакова – поэту передалась любовь к быту и нравам жителей русского Севера, к природе и истории этих мест. Алексей Ушаков учился в МГУ, на биологическом факультете, а с 1980 работал в Центральном государственном архиве литературы и искусства. С 1990-х гг. он прихожанин и чтец в храме Казанской иконы Божией Матери в Коломенском. Занимается также москвоведением, изучением московских некрополей, генеалогией. Печатался в журналах «Литературная учеба», «Знамя» и др. Это вторая публикация поэта в журнале «Плавучий мост».

Особенности написания автором некоторых слов в этой подборке обусловлены содержательно.

Как и вся земля-младеница, Водяниста и смугла, Золотой лозой оденется До последнего угла, Так и ты, душа-невнятица, Из пелен в живое платьице, Что вовеки не истратится, Облачишься, весела.Вместе с сирыми и нищимиВ долгом поприще земномБудешь править корневищами,И плодами, и вином.Всяк народ сидит по келиям,Ты же побежишь с веселиемПо горам и подземелиямНеустанным бегуном.Прошумят, обезземелятсяСамовластные князья,А тебе, душа-умелица,Воспечалиться нельзя.Источась хвалами винными,Следуй теми же долинами,Где стопами журавлинымиНищий Царь ходил, слезя.14. IV. 2012 г. Наша западная граница, Как на лужице кромка льда, Серебрится, весь век дробится, Не покоится никогдаИ искрится закатным златом,И не тает державы больВ водянистом, шероховатомНеусыпном сцепленье воль.Хоть бы солнышко их пригрело,Занялся бы бегучий пар,Но не все еще побелело,И позор еще не пожар. Изнемогают даже горы, Достоинство роняют с плеч И на реках чинят заторы, И горным водам на просторы С тех пор другой дорогой течь.Так человек в предсмертном годеСлагает ношу, не скорбя,И всё меняется в народе;Неутолимое безводьеОн дарует после себя. Заяц петляет по жесткому снегу, Дюжина изб утопает в снегу. Вижу я Пинегу или Онегу? Или на терском лежу берегу?Век-то который? – Груженые сани,Лодки долбленые грузнут во льду…Кто мы? – Поморы, чернцы, слобожане?Иль горожане в чужом городу?В праведном сне не приснится худого.Что ж я как заяц кружу, семеня,По мiру, и отовсюду суровоРысьи глаза назирают меня?20. I. 2018 г.