Плазмоиды
Шрифт:
– Те, кого они боятся.
Полковник несколько секунд переваривала неожиданную информацию. Наконец осторожно спросила:
– Вы хорошо себя чувствуете? Возможно, вам стоит показаться врачу – здесь, на базе, есть неплохой полковой лазарет.
– Я прекрасно знаю, что есть на базе, а чего нет, – агрессивно ответил Пимкин. – А еще я вижу, что вы прикидываетесь. Стоите из себя дурочку!
– Умерьте пыл, – ледяным тоном проговорила Волкова, вставая.
– А вы перестаньте считать меня идиотом! Я не один десяток лет прослужил в разведке и таких, как вы, насквозь вижу. Зря думаете, что по вашему симпатичному лицу ничего нельзя определить. Еще как можно!
– Я уже в третий раз за время нашей беседы задаюсь вопросом: чего вы хотите?
– Хочу, чтобы вы помогли мне найти этих людей раньше, чем их найдут плазмоиды. Неужели ни разу вашу светлую ухоженную головушку не посещала мысль, что они – ответ на всю эту войну, которая только на первый взгляд кажется бессмысленной? А может быть, они – наше спасение?
Волкова взяла чашку и сделала большой глоток почти остывшего чая.
– Почему вы обратились ко мне, товарищ генерал?
– Честно? Наобум. Я хотел прощупать, что известно ФСБ. А когда упомянул о тех семерых, которых плазмоиды боятся, увидел, как в ваших серых, закамуфлированных глазках мелькнул испуг. Именно этот страх и выдал вас. Страх того, что догадки могут оказаться гораздо ближе к истине, чем казалось вначале.
– Но откуда вам может быть известно об этих людях? Кстати, их пятеро.
Генерал вздохнул и улыбнулся.
– Судя по всему, вы очень талантливая женщина, Нина. Но опыта не хватает… Я ведь понятия не имел, сколько их.
Волкова обескураженно уставилась на высокий бликующий лоб генерала. Она поверить не могла, что вот так запросто попалась на простейшую уловку, которую любой следак-стажер знает.
– Я не знал точной цифры. От балды назвал.
– Вы категорический мерзавец.
– Скажу больше. Президентская бумажка, которую я вам подсунул насчет полномочий, – липовая. Да неужто вы и впрямь поверили, что армии позволят совать нос в потроха страны? Конечно, наши полномочия несколько расширились, но не настолько же. Даже самый распоследний Армагеддон не подвигнет мало-мальски умного руководителя и его приближенных легально ввести военную диктатуру в такой беспардонной стране, как Россия.
– Скотина, – прошептала Волкова. В ее тоне ярости хватило бы, чтоб обратить на темную сторону силы целый взвод Скайуокеров.
– И теперь, Ниночка, последнее. Если после всего этого вы согласитесь со мной сотрудничать – у нас есть шанс.
Пимкин успел увернуться от летящей чашки в самый последний момент. Звон бьющегося фарфора пару раз срикошетил от обшарпанных стен актового зала и на высокой ноте замер под потолком.
«Вот это баба», – с восторгом подумал генерал.
В десять часов утра следующего дня Пимкин шел в офицерское общежитие четвертой авиабазы.
Он только что отдал несколько распоряжений двум своим заместителям, прибывшим ночью из Генштаба, заодно пропесочив их за отсутствие на испытаниях экспериментального оружия на аэродроме «Кубинка-2». Полковники продемонстрировали железную выдержку, выслушивая крепкие проклятия командира. Он никогда не слыл самодуром и пользовался репутацией исключительно справедливого начальника, поэтому подобная вспыльчивость могла быть вызвана только очень серьезным нервным переутомлением.
Замы это понимали. Да и сам генерал решил, что единичный дисциплинарный втык помощникам сейчас не повредит. Война все-таки…
Пимкин слегка замедлил шаг. Привычным жестом поправил очки и папаху. Стряхнул соринку с воротника парадной шинели. Захотелось сделать еще какую-нибудь ничего не значащую мелочь, но, как назло, этого пустячка не нашлось.
Он снова пошел быстрее.
Распогодилось.
Тучи расползлись и теперь жались к линии горизонта далеко на западе. Солнышко по-зимнему ярко и благостно освещало землю. Несколько солдат в наряде подметали плац, покуривая папироски и перебрасываясь короткими репликами.
– Слышь, Толян, замок наш вчера нажрался [1] , и его на КПП не пустили.
– Врешь!
– Серьезно. Лобан на утреннем построении шепнул. Потом ротный замкэ-то нашему таких люлей выписал, что до сих пор на губе отдыхает со сломанным ребром.
– Оставь покурить-то.
– Пацаны, а правда, что трибуналы ввели? Теперь, говорят, и к стенке могут поставить.
– Ага. И по заднице ремешком. Насмотрелся боевиков, салага.
– Слышь, ты, мети, не отвлекайся. А то снежинку пропустишь – заново начнешь.
1
Заместитель командира взвода.
– Тише вы, разведком вон шагает…
На вертолетную площадку с низким рокотом садился старенький транспортник МИ-10 с прицепленным к брюху контейнером, а выше, в глубокой безоблачной голубизне, виднелись три стремительные точки патрульного звена «кузнечиков». Еще несколько черных истребителей стояли рядком возле дальнего ангара с выключенными двигателями и опущенными колпаками кабин. Несколько техников суетились вокруг передней стойки шасси одной из грозных боевых машин.
Пара российских флагов чинно свисали с древков, вызывающе торчащих из фасада штабного здания, словно клыки.
Алая полоса – наш, земной мир. Лазоревая – небесный. Белая – божественный.
Плазма, лед и огонь. Только наоборот…
Безветренно.
Спокойно. Как перед штормом.
Генерал вдыхал полной грудью свежий морозный воздух с легким душком отработанного авиатоплива и машинного масла. Щурился от не греющих, но интенсивных солнечных лучей, бьющих в глаза.
Вчерашний кошмар с уничтоженной базой, пожаром в тоннеле, сбитым «Вьюнком», дикой поездкой по ночному шоссе и смертельными схватками плазмоида с истребителями казался далеким и не вполне реальным. Хотелось бросить все к чертовой матери, подать рапорт об отставке, уехать на Селигер или на Среднюю Волгу и пробыть там остаток жизни, сидя в небольшом кирпичном доме перед камином, пусть даже электрическим.
Главное – чтоб было тепло и тихо.
Чтобы – не безжизненно холодно и не убийственно горячо…
– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант!
– Стой! Ать, два!
Пимкин окинул взглядом Берца, чуть ли не галопом выскочившего из общежития.
Голенища сапог мятые, сразу видно, что надевал второпях, бушлат расстегнут, шапка набекрень, рожа неумытая, с вдавленными канавками от неровностей подушки, взгляд дурной. Да и вообще при свете дня сержант выглядел гораздо менее благородно и воинственно, чем накануне за баранкой грузовика.