Племенной скот
Шрифт:
Сердце защемило. Алена побежала к пруду, у которого росла вековая, раскидистая ива, расходившаяся от корня на два мощных ствола. Алена любила забираться меж ними и, прислонившись спиной к одному, а ногами упершись в другой, смотреть на пруд, на поле за ним и на легкую дымку далекого леса.
Теперь же пруд словно осиротел: широкая крона, дававшая ему столько тени, не закрывала больше воды от жгучего солнца. Стволы, отломившись от корня, упали в разные стороны, длинные узкие листья, еще молоденькие и блестящие, быстро блекли, увядая, и только одна длинная ветвь купалась в воде пруда, похожая на волосы утопленницы.
Алена заплакала, прижимая к груди руки со сжатыми кулачками. Ей казалось, что все это неспроста, что гибелью своей деревья возвещают о большой беде, и только в глубине души жила надежда: а вдруг они уступают дорогу для новой, лучшей жизни, для необыкновенного счастья?
Прошли майские дожди, наступил июнь. Ночами было душно, днем даже слабый теплый ветерок казался избавлением. Листва деревьев покрылась слоем серой пыли.
Алена много работала: пропалывала огород, помогала отцу в поле, готовила по очереди с сестрами еду. А вечером, когда скрывалось за горизонтом жестокое солнце, шла за околицу, где собирались отдохнуть и поделиться новостями все жители деревни.
Алена обычно садилась поодаль от других, мечтательно смотрела на закат и темнеющее небо, закусывала только что сорванную сладкую травинку, проводила рукой по влажным, покрытым росой листьям кустов, шлепала комаров, садившихся ей на щеки.
В тот вечер она услышала разговор, который немного ее испугал.
Говорили две пожилые соседки: тетя Варя и тетя Люба; обсуждали кого-то из соседнего села.
– Светка-то горемычная, господи, сохрани и помилуй! – причитала вечно плаксивая тетя Варя.
– Чего? Чего? – торопила ее жадная до новостей тетя Люба, постоянно сидящая дома из-за болезни ног, синих от вздувшихся вен, и с трудом доползавшая сюда вечерами.
– Свекровь, не иначе, извести ее хочет. Ребеночка взяла и вынула.
Тетя Люба охнула и торопливо перекрестилась:
– Как это вынула, как? Господь с тобой, мыслимое ли дело?
– Известно как. А как ведьмы делают? – Тетя Варя повысила голос, словно приглашая всех послушать.
– А вот, к примеру, как? – Тетя Люба сморщила лицо так, что оно стало похоже на картофелину, покрытую вмятинами глазков и наростами.
– Сейчас скажу. – Тетя Варя приняла серьезный и трагический вид. – Значит, так дело было. Когда сын-то ее женился, Матрена против была: ну не нравилась ей девка, и все тут! Она к сыну и так, и этак: мол, брось да брось.
– А он? – Тетя Люба подбросила реплику так вовремя и к месту, словно была не простой слушательницей, а актрисой, подыгрывающей главной героине.
– А он ни в какую! – Тетя Варя все повышала и повышала голос, так что слышали ее теперь все, и все разговоры вокруг смолкли. – Говорит: я лучше, мать, тебя брошу, а ее – ни за что! Ну и женился, и ушел с женой в новую избу жить. А мать-то не простила!
– Иди ты!
– Вот тебе и иди. Да и по всему видать – ведьма она, Матрена. Мне соседка ихняя рассказывала так: Светка ж беременная ходила, да уж живот совсем тяжелый был, рожать скоро. Уж и Чмыхало к ним ходила, знахарка: все готовилась ребеночка принимать.
– А свекровь-то что? – торопила тетя Люба, раздираемая любопытством.
– Так соседка вот что говорит: неделю назад напал на Светкину избу сон. Видать, старуха напустила. И говорили потом, что, как уснули – не помнят: и Светка, и муж ейный. А перед тем все сороки на изгороди галдели. Муж их гонял, гонял… А они поднимутся, да опять и сядут.
– Так это точно ведьма с подружками!
– А я тебе о чем и говорю! И вот Светка с мужем уснули крепко-накрепко, да при этом Светка – на лавке, а он прям за столом, где сидел. Там и проснулся под утро. Ничего не слышал, не видел. Только смотрит: не так что-то с женой. Он ее будить, а она стонет, едва добудился!
– И чего ж?
– Стонала все сначала: мол, тяжко мне, мол, как каменный живот. А потом хватились: глядь – нету живота. Вот плоский – и все. И ребеночка нет. А под самым пузом – красный шрам, длинный, от бока до бока!
– Господи помилуй!
– Вот тебе и так.
Алена вздрогнула. Она следила за рассказом, как за небылицей: рассеянно, закусив травинку, глядя на меркнущий, закатный горизонт, – но тут вдруг встревожилась. Она и верила, и не верила тому, что рассказывали, но неизвестную Светку стало жалко, и зло разбирало на свекровь. Стиснув кулаки, Алена принялась слушать дальше.
– Так как же все это вышло? – Тетя Люба от нетерпения стучала по земле суковатой палкой, на которую опиралась во время ходьбы, а другой рукой держалась за сердце.
– А я тебе скажу, – тетя Варя продолжала с видом знатока, – только Светлана с мужем уснули, сороки-ведьмы тут же в трубу. Ударились об пол, стали бабами, как и были, да взяли нож. Живот разрезали и ребенка вынули. Потом крепкой ниткой дырку зашили, в сорок превратились, дитя подхватили и – только их и видели.
– Что ж делать-то теперь?!
– А что делать? Этого дитя-то не вернуть. А вот знающие люди чего говорят. В следующий-то раз, если снова беременность случится, надо мужу настороже быть. И как захочется ему спать крепко-крепко перед самыми родами – превозмочь, во что бы то ни стало! И вот как не заснет он, то увидит, как прилетят те сороки. Тогда нужно не ослабеть: дождаться, пока жену разрежут, ребенка вынут да живот снова зашьют. И вот, когда схватит главная ведьма ребеночка, чтобы с йим улететь, надо выскочить да колом осинным ее проткнуть. Тогда только ребенка своего и сбережешь.
Алена слушала и шевелила губами, будто стараясь запомнить – на всякий случай.
– Ну! А попы говорят: враки это все, – отмахнулась вдруг тетя Люба. Ей обидно вдруг стало, что кто-то может знать и понимать больше нее. – Говорят, не бывает такого.
– А ты больше попов слушай, они тебе наговорят! – возмутилась тетя Варя. – Вот скажи мне: куда ребенок Светкин делся, если не было такого? И откуда шрам через весь живот, а?
– Не знаю. Да всяко бывает!
– Ты скажи еще: домовых нет. Я вот сама над Катериной смеялась: что живот у нее, безмужней, растет, а она все прикидывается, что никого у нее и не было. А потом что случилось?