Племенной скот
Шрифт:
– Да, верно, – сказала Алена, и слезинка скользнула вниз по ее щеке.
– Но он не отпустит тебя, понимаешь?
– Нет, не понимаю. Зачем я ему?
– Ты носишь его ребенка.
– Я? Ребенка? Да как же это можно знать? – Алена отерла слезу со щеки. – Живота ж нет. Да и женское прийти только должно еще.
– Ты мне поверь. Я знаю. Он хочет подождать, пока ты родишь, а потом отправить тебя домой, а ребенка оставить здесь, – Василиса говорила осторожно и медленно, как врач, сообщающий печальную новость.
– Как это? – Алена улыбалась глупо, словно блаженная. – Разве ж так можно? Это ж только навьи, домовые-банники детей крадут. А чтоб человек украл – так это же изуверство! Это как: у матери отнять? Точно он варвар или налетчик…
Алена лепетала, силясь подобрать слова, чтобы описать весь свой ужас, все неверие в то, что люди – особенно Финист – на такое способны.
– Так ты думаешь, кто такие – эти ваши домовые-банники, а? – спросила, нахмурившись, Василиса.
– Так кто? – Алена остановила на ней внимательный взгляд.
– Мы. Все мы: люди, которые живут в высоченных домах…
– Так вы таки не люди, Василиса? Не могу я разобраться никак.
– Люди. Понимаешь, очень давно, лет двести назад, все жили в таких городах. А потом оказалось, что всей этой красоты на всех не хватит. И тогда небольшая кучка людей оставила себе все. А остальных выгнала. Кто-то ушел в деревни, кто-то пытался остаться в городах, но дети их выродились в нечисть, которую ты видела по пути.
– Так и жили бы здесь, в своей красоте. Не совались бы к нам! – Алена сказала запальчиво, и Василиса увидела, как рука ее потянулась к животу, словно пыталась прикрыть его. Казалось, Алена осознала: там, внутри нее, уже живет крохотный ребенок, и испугалась за него.
– Мы не можем, – Василиса опустила глаза, и в ее взгляде Алена с удивлением увидела стыд: словно это сама Василиса воровала детей, убивала родителей, жгла дома, уничтожала посевы. – Они думали, что, отсекая вас от своих богатств, они убирают все лишнее и ненужное. Но оказалось, что без вас нельзя, без вас мы вымираем. У нас почти не рождаются дети, а из тех, кто рождается, большая часть слабоумные или уроды.
– И это значит, надо забирать наших детей?! – Вторая рука Алены тоже легла на живот.
– Нет. Но многие считают вас темными, необразованными варварами, годными лишь на размножение. Как из скота выбирают из вас тех, кого можно оставить на племя. Они думают, что вы – не люди.
– И что, все здесь – так?!
Алена в ужасе обводила глазами высоченные хрустальные башни, пытаясь представить, сколько в них может оказаться народа. Каждый человек представлялся ей злобным духом, навьей, нечистью, и повеяло на нее холодом, словно тысячи мертвецов разом протянули руки к ее живому, теплому животу.
– Нет, не все. Далеко не все, – ответила Василиса. – Богатых людей не так уж и много, а для того, чтобы покупать нужные вещи – всех этих змеев, всех этих коней – и чтобы оплачивать врачей и лекарства, и многое другое, нужны немалые деньги. Все остальные просто живут и работают – как и вы там. А если у них не складывается с детьми, они обращаются в «Добрый дом» – это такие люди, которые подбирают по дорогам бродяжек, ищут сирот в разоренных деревнях и передают в хорошие семьи.
– Но это же совсем другое дело. Это же дело доброе! Или я не права? Вот пусть бы так и было, и никому бы не было от этого худо! Наоборот, сироту призреть – дело доброе, богоугодное.
– Да, – Василиса говорила тихо, ей мешал стыд, – но в «Добром доме» нельзя выбирать. Кого дают – того бери. Дети там уже не маленькие. Их надо лечить, обучать, перевоспитывать: бродячая жизнь – нелегкая, ничему хорошему не учит. Это очень трудно. И потом, они ведь навсегда остаются для родителей чужими. А если у тебя есть деньги, ты можешь взять младенца, совсем крохотного, несмышленыша, воспитать его, как считаешь нужным, научить всему, чему хочешь. А главное, это может быть твой младенец, понимаешь? Вот и Финист точно знает, что ты носишь не просто какого-то ребенка, а его ребенка, его кровь, его продолжение, его бессмертие. Глядя на него, он будет узнавать себя.
– А я? А меня что же – просто выбросят?
Василиса свела брови, словно Аленин вопрос причинил ей сильную боль.
– Понимаешь, они считают, что женщины там, за кольцом, не способны задумываться, привязываться, любить, – сказала она, едва сдерживая слезы. – Они говорят: «Родит себе другого, об этом и думать забудет. Все равно у них дети мрут как мухи от болезней да от несчастных случаев. Они привычные». Вот так.
– Василиса, матушка! – Алена как стояла, так и рухнула вдруг на колени. – Спаси меня, милая! Христом Богом тебя молю, не оставь!
– Христом Богом, – улыбнулась Василиса и прижала руку к груди, где висел под платьем маленький оловянный крестик, а потом подняла Алену. – За этим и пришла. Пойдем, я отвезу тебя домой, в деревню.
Алена шагнула к двери. Руки ее все еще поддерживали живот, и ей показалось, что она убегает, унося с собой драгоценный сверток, припрятанный под одеждой. Однако через пару шагов она остановилась и задумалась, наклонив голову.
– Что? – спросила ее Василиса.
– Страшно, – ответила Алена, оборачиваясь. – А ну как Финист прилетит да ребенка моего заберет, а? Он же знает, где я живу. Чего ему стоит?
– Ну, – Василиса опешила, – давай я отвезу тебя в другое место. Хочешь, поехали с нами в Маслово?
– Так то же близко. А ну как найдет? Каково мне будет каждую минуту бояться? Смотреть на небо, вздрагивать, стоит тени пусть хоть от облака скользнуть по земле? С ума я сойду, Василиса. Или скрываться мне, как крысе в норе? Уехать далеко-далеко, где ни родни, ни души знакомой, да бояться нос высунуть из дома? Пойти на работы и каждую секунду тревожиться: как там мой ребеночек, под присмотром бабки чужой оставленный? Нет, Василиса, не смогу я так жить.