Племенной скот
Шрифт:
– Ну, тогда… – Василиса раздумывала, – тогда оставайся тут. Я попробую убедить Финиста…
– Нет! Не смогу я здесь, – Алена прижала к сердцу сжатую в кулак руку. – Мерзость тут изо всех углов. Иван небось рассказывал про сожженные деревни? Про змеев, про угнанных женщин? Как же жить среди этого? Как вы все среди этого живете? Человек, который людей за людей не считает, – он же хуже зверя.
– Я уйду, – ответила Василиса. – Я тут жить не буду. Многие уходят. Многим противно. Город пустеет…
– Ох, пусть бы совсем ничего от него не осталось!
Алена крикнула, да так сильно, что от крика потемнело в глазах. Она замерла, испугавшись раскатившегося меж домами отзвука, а Василиса задумалась и сказала:
– А ведь мы можем это сделать. Мы можем убить этот город.
– Лариса!
Андрей торопился домой. Он взбежал по лестнице, наплевав на лифт, в руках у него был огромный букет цветов. После разговора с Аленой ему вдруг стало легко и хорошо: появилась так необходимая прежде ясность, и заботы уплыли в прошлое, как уплывает в небо после праздника воздушный шарик.
Но в квартире царил сумрак. Света не было ни в прихожей, ни в комнатах – хотя Лариса терпеть не могла полутьму. Андрей опешил, остановился в дверях, почему-то так и не зажигая света, и только несколько минут спустя вдруг увидел ее, лежащую на диване.
«Спит», – была его первая мысль. Андрей подошел к жене, на ходу решая, укрыть ли ее тихонько пледом, а самому присесть на полу у изголовья, или отнести на руках в спальню? Однако тусклый свет, падающий из окна, блеснул, отразившись в ее зрачках, и Андрей понял, что глаза открыты.
– Лариса? Ты что? – Он позвал и прислушался, отчего-то уверенный в том, что ответа не будет. Но она ответила:
– Я просто лежу.
– Устала?
– Да. Очень.
– Вот, – не зная, что сказать, Андрей положил букет на диван возле ее лица.
– Красивые, – ответила она.
– Как ты можешь их видеть в темноте?
– Они хорошо пахнут. Приятно. Значит, красивые. Спасибо.
– Я хотел сказать тебе…
– Говори.
– Только ты мне нужна, Ларка. Понимаешь? Только ты. Ты прости меня, но я был сегодня у нее. Я ее видел. Она не нужна мне, совсем не нужна. И даже к лучшему, что она пришла, да? Мы можем теперь ясно видеть, как идут дела. За развитием ребенка следят лучшие врачи. А потом мы усыпим ее и отправим домой, к отцу, как будто ничего и не было. И никто в деревне ничего не узнает. Пропала девушка – потом нашлась. Бывает же такое. Может быть, ее леший украл! Или что они там придумывают в таких случаях?
Лариса кивала, мелко вздрагивали бутоны цветов, более темные, чем комнатный сумрак.
Андрей отодвинул бутоны в сторону, наклонился, коснулся губами губ. Она ответила: слабо, еле заметно, будто, замерзнув, только-только начала отогреваться.
«Это хорошо», – сказал себе Андрей. Он взял жену на руки и понес в спальню. Раздевшись, так и не включая света, они забрались под теплое одеяло, прижались друг к другу и лежали, обнявшись, пока не уснули.
После этой ночи Лариса снова стала прежней: улыбалась, шутила, радостно встречала мужа с работы. Впрочем, где-то в глубине ее души, под нежными улыбками, пряталась грусть, а Андрей пытался себя убедить, что это ему только кажется.
– Он ничего никому не хочет отдавать. Он слишком жадный – мой отец, – говорила Василиса. – У него в кабинете есть сейф – большой черный сундук, с замком, отпереть который может только он или мои братья. В этом сундуке – маленький овальный пульт, похожий на половинку яйца. Если ввести туда нужные цифры, отключится энергоснабжение города. То есть все вещи, которые есть у нас и которых нет у вас, – пояснила она непонимающей Алене, – перестанут работать. И людям придется отсюда уйти, потому что в Москву хлынут полулюди с окраин.
– И что, все погибнут? – с тревогой спросила Алена.
– Нет. Нет, думаю, никто не погибнет. Есть планы эвакуации на случай войны, есть оборудованные бункеры далеко от Москвы. Мы никого не убьем, и даже змеи долго еще будут ползать. Они заряжаются солнцем и ветром и выйдут из строя, только когда придут в негодность детали. Но, по крайней мере, их хозяевам будет сложнее. Им придется выживать и некогда будет устраивать набеги от скуки.
– И города вправду больше не будет? Он навсегда исчезнет?
– Думаю, навсегда. Рухнет энергосистема, сломаются машины, которые помнят о том, как все это должно работать. Перестанут ходить поезда, которые привозят в Москву металлы. Остановятся заводы, на которых делают вещи. Ты, наверное, не понимаешь меня, но поверь: они не смогут все починить. Им останется только разбежаться.
– А это яйцо… Если оно так опасно, зачем оно вообще?
– А! Это как раз к вопросу о жадности, – Василиса невесело усмехнулась. – Яйцо это сделали лет сто пятьдесят назад. Мой прадед сделал. Понимаешь, после того как этот город отделился от всех остальных, после того как появилась стена, здесь все еще царила неразбериха. Выяснилось, что в спешке о многих вещах не подумали, многого не учли. Все были заняты одним: как можно скорее наладить жизнь. Забирали оборудование из разрушенных городов, разыскивали людей, которых выгнали зря. Обнаружилось даже, что не хватает уборщиц, и в Москву возвращали самых простых теток, хотя раньше казалось, что они не нужны в городе. И вот пока все было так, пока царила в городе неразбериха, президент – это все равно что ваш царь – отменил выборы. Раньше он не мог бы править больше восьми лет, и на его место люди выбрали бы другого. Но все изменилось. Люди надолго забыли о выборах. А когда президент стал слишком стар, чтобы управлять, он назначил на свое место собственного сына. И нашлись недовольные. Они требовали возобновления выборов. Потом, устав от дипломатии, сделали попытку переворота. И тогда сын президента – мой прадед – и придумал эту кнопку. И сказал, что нажмет на нее при следующей такой попытке: чтобы победителям не досталось ровным счетом ничего. Вот так.
Василиса замолчала, а Алена смотрела на нее во все глаза. Ей вдруг показалось, что вот сейчас, с этого самого момента все вдруг пошло правильно.
– Ключ к сейфу – к ящику – знают братья. Думаю, и я смогу его узнать тоже. Самое сложное – пробраться к отцу в кабинет. Сможем ли? Не знаю.
Василиса с сомнением покачала головой, а Алена вдруг сказала – бодро и с хитрым прищуром:
– Через два дня идти надо. Купала через два дня. Все замки в этот день отмыкаются, коли так суждено, да коли слово нужное знаешь. А слово нужное за два дня узнать можно. Разрыв-траву бы найти, так и горя бы не было. Волшебная это трава, любой замок отомкнет.
– Нет, – Василиса улыбнулась, но слабо, будто бы через силу, – без травы обойдемся. Сами. А что через два дня, так даже к лучшему. Не успеем сильно струсить. Хотя – страшно мне, Аленка. Ужас как страшно.
Василиса смеялась. Ей было так страшно, что истерический смех сам рвался из горла, и ничего не приходилось изображать. Это был семейный ужин в больнице. Правда, без отца. Но ужинать с отцом они никогда не любили. Когда он присутствовал, Василисе и мальчикам казалось, что он запоминает их разговоры дословно, как если бы у него в голове был встроен диктофон для записи показаний. При отце они тщательно следили за своей речью.