Плененная душа
Шрифт:
Столь любимых барышней книжек с любовными сказаниями у хозяев не водилось отроду — так что, не зная, куда себя деть, Юлия выглянула во двор; потом выбрела потихоньку на деревенскую улочку, с искренним, детским любопытством приглядываясь к быту селян; походила вдоль плетенных и деревянных заборчиков, и, наконец, остановилась напротив местной корчмы.
Нет, заходить туда девушка не собиралась! Но, вот беда: в это время как раз гуляла здесь тройка парней из соседнего (через речку) поселения. Из родного-то кабака их еще накануне за буйство выкинули, потому и решили ребята
Одинокая, незнакомая барышня пьяным головам — что мед для мухи.
Юлию из окошка корчмы приметили сразу. А приметив — высыпали на улицу, чтоб немедля свести знакомство, и поскорей «осчастливить» новую знакомую на ближайшем сеновале.
Вначале леди растерялась. Из местных, как назло, вокруг только детвора в пыли играет, да три ветхих старушки у колодца топчутся. Ну, еще щупленький корчмарь, на миг высунувший за дверь нос, но тут же спрятавшийся. А эти, пьяные, уже и за руки хватают да к изгороди теснят…
От удивления и страха Юлия даже как следует заорать не смогла.
На ее счастье, как раз шел через деревеньку парнишка-студиозус — из тех, кто полжизни бродит от города к городу, от одного ученого мужа к другому, впитывая всякое мудреное слово. Худой, давно нечесаный, заросший хлипкой черной бороденкой, светящий с изнуренного лица огромными, как у теленка, глазами, — он вряд ли являл собой хоть сколь-нибудь воинственное зрелище. Но на случившуюся с девушкой беду откликнулся с неожиданной горячностью — тут же встал на защиту, закрыл Юлию собой, и, пока визжащая детвора да охающие бабки сзывали на помощь люд, успел пару раз получить тяжелым мужицким кулаком да сильно изваляться в пыли.
Тем бы все дело и закончилось — но пьяные, а оттого еще более злые деревенские, оттеснив незваного защитника, вознамерились взять свое с барышни прямо на улице. Та взвыла, сжимая разорванный подол платья, а студент вдруг не на шутку разъярился. И, не имея за собой ни единого в силе преимущества, подхватил с обочины увесистый булыжник да опустил его одному из тройки на голову.
Тот рухнул, как и следовало ожидать, а приятели его, мгновенно позабыв о девушке, мстительно накинулись на обидчика. Сбежались, наконец, мужики — свои и зареченские. Драку остановили.
Но вот тут-то и выяснилось, что молодец, «невинно убиенный» (а на самом деле, просто пребывающий в отключке), — это любимый сын зареченского старосты. И что страшного «убивцу» за такое «душегубство» полагается вздернуть на ближайшем дереве. К счастью для «преступника», не истекла еще Неделя Почитания, объявленная после смерти Императора, а потому нельзя было устраивать ни венчаний, ни казней.
Почесав макушки, мужики скрутили бедного студиозуса и бросили его в подвал ближайшей избы. Прибежал взглянуть на пострадавшего отпрыска причитающий зареченский староста, а за ним примчался и напуганный вестями о «разбое» и «бунте» управляющий здешнего лорда…
О Юлии в суете все позабыли, и девушка, заливаясь слезами, помчалась к своему спутнику — «искать справедливости»…
— А я-то что могу сделать? — споткнулся, это услышав, Эдан.
— Ну как же! — запричитала леди. — Несчастного юношу из беды вытащить!
— И как ты это себе представляешь? — застыв посреди улицы, холодно взглянул на нее мужчина. — Да с чего мне вообще кого-то вытаскивать? — повернул он назад к их подворью.
— Так он же… не виноват, — робко пискнула, не веря в такую черствость, Юлия. — Это ведь они…
— Не они, милая, а ты! — едко отрезал светловолосый. — Это ты виновата! Тебя просили не выходить одной? Предупреждали? Вот теперь из-за твоей глупости дурака-мальчишку повесят. Гордись!
— Но… как же… — слезы вновь хлынули из ее глаз. — Ну, Эдан! Пожалуйста!
Он зло пробуравил ее взглядом, схватил за локоть и втолкнул в сени.
— У тебя две минуты, чтобы плащ накинуть!
— А?
— Платье разорванное прикрой — и пошли! Живо!
Управляющий лорда вместе со старостами, зареченским и местным, устроились в доме последнего за столом с хмельным питьем да снедью — дабы, как водится, «залить» и «заесть» потрясение, а заодно и рассудить, что все-таки с «душегубом», чуть не лишившим жизни любимое чадо, делать.
Упомянутый «душегуб», вытащенный для допроса, сидел, избитый и связанный, пред светлыми очами начальственной троицы. Земляной пол отдавал подвальным холодом. Несчастный студент ерзал, болезненно постанывал, испуганно поглядывал на своих мучителей единственным не заплывшим глазом, — и вид имел до крайности жалкий.
Эдан ворвался в избу на середине горячего спора насчет способов казни. Управляющий склонялся к «повесить, ибо так с бродягами по закону положено», старосты же в один голос кричали: «в реку бросить — и не придется на погребение тратиться». Бледнеющему все больше обвиняемому не удавалось вставить ни слова.
— Да что же вы, мерзавцы, творите! — прервал их беседу отчаянный крик влетевшей вслед за спутником леди Юлии. — За то, что над леди надругаться не дал — и повесить? За то, что даму защитил — в реку?
Спорщики замолкли на полуслове, удивленно раскрыв рты. Эдан поморщился. В глазах «душегуба» появился слабый проблеск надежды.
— Так не надругались же! — наконец, нашелся зареченский. — Ты, барышня, цела-невредима, а сын мой… поми-ра-е-ет!
— А все из-за разбойника проклятого! — поддакнул здешний староста воплю собрата.
Управляющий только развел руками — будто извиняясь за мужицкую упертость.
— Да вы!.. — задохнулась от ярости девушка. — Ладно, — поспешно взяла себя в руки. — Сколько хотите за несчастного юношу? Десять золотых? Двадцать?
Эдан от такого вольного обращения с его деньгами даже опешил.
Лицо управляющего загорелось предвкушением: сумму-то барышня сулила немалую! Сельчане, однако, в своем праведном гневе остались непреклонны. Нет, конечно, приди к ним Юлия с тем же предложением через день-два, когда выветрились бы уже хмель да ярость, а «убиенный» встал на ноги и отправился на очередной молодецкий подвиг — жизнь невезучего студиозуса продали бы, не задумываясь. Но сейчас попытка подкупа деревенских лишь подзадорила, а добиться возмездия стало для них теперь делом чести.