Пленительные наслаждения
Шрифт:
Габби на цыпочках подошла к скамье и осторожно села рядом с ним.
К ее ужасу, он проснулся и еле сдержал возглас изумления.
— Извините, я не знала, что вы спите, — смутилась Габби. — Я думала, вы просто замечтались.
Квил молча смотрел на нее. Его глаза под тяжелыми веками были так мрачны, что она не могла разглядеть их цвет. — Я не ожидала, что застану здесь кого-нибудь, — беззаботно продолжала Габби. Она привыкла к тому, что многие люди спросонья бывают не в духе. — И уж конечно, не разбудила бы вас, если б знала, что вы спите. Не провели же вы здесь всю
Квил смотрел на нее как на привидение. Она разозлилась. Он считал ниже своего достоинства разговаривать с ней. У нее было время в этом убедиться. Но Габби решила не отступать и широко улыбнулась:
— Нет чтобы сказать: «Доброе утро, Габби. Как вам спалось в вашу первую ночь в Англии?» Может, я не слишком сведуща в английских манерах, но, уверена, у вас тоже принято здороваться с будущими членами семьи.
В ответ она услышала:
— Подите к лешему! — Ее улыбка померкла.
— Я надеюсь, это не только ваш сад? Мне никто не говорил, что сюда нельзя приходить. Извините, если нарушила ваш сон. Но я так обрадовалась, что здесь кто-то есть. Я бы дорого дала, чтобы спросить…
Квил перебил ее:
— Габби!
— Да?
— Вы не одеты.
— Ну что вы, я одета! Видите, на мне ночная рубашка и туфли. — Габби выставила из-под подола маленькую ножку в промокшем башмаке. Они вдвоем уставились на нее и смотрели в течение минуты. — Вам незачем беспокоиться по поводу приличий, — весело продолжала она. — В конце концов, здесь никого нет. Слуги еще не просыпались. И мы никому не расскажем, — добавила она, подразумевая под «никому» своего суженого. Вчера, пообщавшись с ним всего двадцать минут, она поняла, что для него этикет — больная тема.
Габби подмигнула Квилу, который все еще молчал и по-прежнему нелюбезно смотрел на нее. Если она ужасно боялась навлечь на себя неодобрение Питера — от одной мысли об этом у нее прерывалось дыхание, — то с Квилом она не испытывала ничего похожего. Дразнить деверя было даже приятно. Все-таки есть разница между мужем и братом, сделала она неожиданное открытие.
Она скользнула по скамье, подвигаясь к Квилу, и сунула ему руку под локоть.
— Ну, сэр, пока вы еще не дали обет молчания, не могли бы вы сообщить мне названия этих цветов?
Квил все так же молча смотрел на нее, неприступный как скала. Он никак не мог взять в толк, что происходит.
Боль в ноге не дала ему уснуть. Он вышел поразмяться и застал сад в утреннем тумане, с кустами, покрытыми росой, их ветки от влаги клонились к земле. Судороги перестали его донимать, и тогда он наконец присел и уснул, чтобы увидеть во сне… да, ее, Габби. Да простит ему Бог!
Квил не хотел признаваться себе, что его ум предательски навеял этот в высшей степени странный сон. И вдруг — вот она, как продолжение его сна, с ее шафранно-медными волосами, каскадом спадающими по спине. Эту копну не могла удержать даже лента, которой она связала волосы и которая теперь сползла вниз, запутавшись в рыжих кудрях,
— Габби, — хмуро заявил он назидательным тоном, тщетно пытаясь обуздать разгулявшееся воображение, — вы не должны появляться в саду в ночной одежде. И никогда, никогда не выходите из своей комнаты неодетой.
Она проигнорировала его слова и, вскочив на ноги, потянула его за собой.
— Квил, я думаю, у нас есть еще минут пять. Только пять минут… и я побегу обратно.
Ему оставалось только покориться. Он не смог бы ее переубедить, если ей что-то втемяшилось. И он это знал. А сейчас он и подавно не мог ей противостоять, когда ее губы, припухшие со сна, пылали так ярко, а глаза смотрели так… так зазывно. Ее кожа, покрасневшая на холоде, заставляла его кровь быстрее бежать по жилам. У него зудели пальцы сорвать с нее эту толстую ночную рубашку, чтобы… О Боже, как он хотел упасть перед ней на колени и зарыться лицом в ее кремовую плоть!
Квил опустил глаза на дорожку и, проглотив ругательство, поплелся за Габби.
— Вон те желтые продолговатые, похожие на пудинг, — показал он на невысокий кустарник с осыпающимися трубчатыми цветами, — золотой дождь. Те, что над летним домиком, — ломонос, а маленькие лилии — красавка…
— О, подождите, Квил, не так быстро! Я хочу понюхать те синие цветочки, ломонос, и поближе посмотреть на трубочки.
Квил сорвал ветку с золотистыми цветами. Когда он стряхнул ее, сияющие капли росы пролились на землю крошечным дождем.
— Вот, держите. — Он протянул ей ветку.
— Какая прелесть! — Габби, сияя от счастья, зарылась носом в цветы. Когда она подняла голову, ее нос был желтый от пыльцы и напоминал лютик.
Квил протянул руку и стер пыльцу большим пальцем. У Габби был маленький прямой носик — аристократический носик, говоривший о благородстве рода Дженингемов — во всяком случае, в данной антропологической частности.
— Как ваш отец познакомился с вашей матерью? — Квил не много знал о Ричарде Дженингеме, хотя этот человек все больше и больше возбуждал в нем любопытство. Габби, кажется, не сочла этот неожиданный вопрос невежливым.
— Мама эмигрировала из Франции. Отец женился на ней после двухнедельного знакомства. Их брак длился менее года. Мама умерла при моем рождении.
Квил чувствовал, как круглые солнечные пятна уже начинают греть спину. Габби, похоже, совершенно не волновало, что их могут застать здесь вдвоем. Он взял ее за руку и быстро повел к дому. И вдруг остановился.
— Вы должны войти одна.
— Квил! — В хрипловатом голосе Габби звучала досада. — Вы ведете себя невежливо. Я сказала, что моя мать умерла, и вы должны были по крайней мере выразить мне свое сочувствие.
Он посмотрел на нее с высоты своего роста, снова подавив внезапное желание ее поцеловать.
— Мне бы хотелось услышать о ваших родителях больше, — проговорил он, — но я беспокоюсь, что нас увидят слуги. Теперь они уже, возможно, встали.
— Ну и что? Неужели надо делать из этого трагедию? Мы же одна семья, в конце концов. — Габби дружелюбно улыбнулась, глядя на него невинными, как у ребенка, глазами.
— Габби, вы с Питером еще не женаты, — подчеркнул он, — Если нас застанут вместе в саду, несомненно, начнутся всякие домыслы. На вашей репутации будет несмываемое пятно.