Пленительные наслаждения
Шрифт:
Наступила тишина. Мистер Дженнингс деловито складывал листки, аккуратно выравнивая стопку.
— Отец всегда отличался замечательной способностью распоряжаться чужими деньгами, — проговорил наконец Питер деланно извиняющимся голосом. — Он не имел права дарить мне дом на Хенли-стрит. Разве не ты за него платил, Квил?
Квил пожал плечами:
— Мне он не нужен.
— Дженнингс прав, смею заметить, — вступила в разговор леди Сильвия. — Если бы Терлоу был жив, он вычеркнул бы это добавление. Кстати, мне не понравилось, как он отозвался о твоих заработках, Эрскин. В этом есть некое фарисейство. Все знают,
— Терлоу никогда со мной не советовался, — всхлипнула Китти. — Иначе я бы сказала ему, что мой дорогой Квил всегда делился со своим братом. Даже когда они были мальчиками. — Она вновь безутешно заплакала.
— Я приношу за отца извинения, — чопорно проговорил Питер. — Отцу не следовало преуменьшать твои успехи, Квил. И не надо было писать в завещании, что ты мне должен помогать.
Квил усмехнулся:
— Я не принимаю это близко к сердцу. Но отец по-своему прав. У меня есть вульгарная привычка делать деньги, если уж быть честным. И я не пожелал с ней расстаться, когда он попросил меня. И это его не на шутку беспокоило. А что касается денег — отчего не поделиться? Я в них не нуждаюсь.
— Питер и так устроен неплохо, — вмешалась леди Сильвия. — На одну только ренту от собственности на Хенли-стрит можно жить припеваючи, не считая процентов с поместья. А деньги ты оставь для своих детей, Эрскин.
Квил вздрогнул и быстро взглянул на жену. Габби улыбнулась ему, будто он и не забыл о ее существовании, не говоря уже об их еще не родившихся детях.
— Ну, наслушались приятного, пора и честь знать, — подвела итог леди Сильвия, забирая свой крошечный ридикюль и помахивая черным платочком, явно без надобности. — Терлоу еще по-божески поступил, а то его могло занести неизвестно куда с его указаниями. Вон маркиз Грэби оставил племяннику только три тысячи фунтов в год. В наказание за «неуместные эскапады с любовницей», как гласило завещание. Представляете, и это зачитывалось в присутствии жены племянника!
Квил не двинулся с места, и Габби пришлось подойти к его матери, чтобы помочь ей встать. Он пристально смотрел на свою жену, на ее волосы с огненным отливом, никого, кроме нее, не видя. Он представил ее с маленьким ребенком на руках. В голове началась сумятица. Ох, какой же он болван! Ведь поставил крест на жене и детях — почему же на этот раз он так сглупил? Какая женщина добровольно выйдет замуж за такого ущербного мужчину!
И все же… одна прельстилась.
«Потому что ничего не знала о тебе!» — ехидно возразил внутренний голос.
Но Квил не мог с ним согласиться. Он не заметил, чтобы его признание вызвало у Габби особое недовольство. Выслушала — и бровью не повела. Не оскорбилась, не угрожала расторгнуть брак. Наоборот, только крепче привязывалась. Он даже начал вести подсчет, сколько раз она взглянула на него украдкой из-под ресниц.
Квил считал, что ее увлечение постепенно переносится с Питера на него. Только не задавался вопросом, почему ему это так важно.
Образ Габби, держащей на руках крошечный комочек, стоял у него перед глазами. Она улыбалась малышу точно так же, как улыбалась ему, говоря тем самым, что не утратит веры в него, что бы он ни сделал. От одной этой мысли в груди у него рождались странные, доселе неведомые ощущения — особая гордость и ликование.
Дженнингс бросил взгляд на нового виконта и не стал его беспокоить. Обсуждать сложные хозяйственные вопросы сейчас не время, решил он. Человек явно в смятении. Похоже, не так понял маленькое дополнение своего отца. Нет, подумал Дженнингс, виконт все правильно понял. Это точно. Там почти открытым текстом сказано, что он недееспособен.
У лестницы компания разделилась, и все разошлись по своим комнатам до ужина. Габби медленно направилась в роскошную опочивальню. Вдова сделала благородный жест и предоставила в ее распоряжение свои бывшие покои. Габби протестовала, но Китти не послушалась, подчеркнув, что ей незачем иметь общую дверь со спальней собственного сына. Габби смутилась и покраснела.
Спальня была отделана шелком цвета морской волны. В просторной комнате было много воздуха и света. Габби вошла и первым делом пристально посмотрела на дверь. Ту самую дверь, что отделяла ее от Квила. Как он чувствует себя там, лежа на отцовской кровати? Как он чувствует себя, зная, что по другую сторону двери находится его жена? Дверь из красного дерева выглядела очень внушительно.
Похороны прошли, виконт — в земле, размышляла она, кусая губы. Теперь Квил волен решать, будут ли они предаваться любви сегодня. Если да, то его ждет трехдневная головная боль, и он не сможет проводить мать в Саутгемптон. Вряд ли он станет рисковать. К тому же Габби сильно подозревала, что ему захочется как можно скорее вернуться в Лондон. Видимо, во время приступов он не мог совершать дальние поездки.
Она уже немного изучила привычки своего мужа, В Лондоне, перед их бракосочетанием, он работал каждый день. И она видела, что ему это нравится. Так захочет ли он оставить дела на целых три дня?
Она подняла глаза, услышав звук открывшейся двери. В комнату вошел Квил.
— Добрый вечер, жена, — улыбнулся он блестящими глазами.
Габби покраснела, не зная, должна ли она делать реверанс мужу в собственной спальне. Они еще ни разу не оставались вдвоем с того дня, как обвенчались в Бате.
Квил окинул ее озорным взглядом, и тревоги ее враз улетучились.
Он приблизился к ней крадущимися шагами, как тигр, подбирающийся к своей добыче. И она оттанцевала назад точно так же, как та козочка на шустрых ножках в прибое Индийского океана.
— Через несколько минут позвонят на ужин. — Видно было, что она волнуется.
— Ну и пусть звонят, — ухмыльнулся Квил. — Мы устроим небольшой перекус прямо здесь. — Он взглянул на дверь в смежную комнату и добавил: — А может, там, Габби? — Грудной голос Квила обволакивал ее теплом, словно щупальцами. У нее пересохло во рту, и она поспешила сказать, пока не лишилась дара речи:
— Квил, мы должны поговорить серьезно.
— Опять? — засмеялся он. — Ты что-то слишком часто стала требовать этих серьезных разговоров.
— Похоже, этот оборот прижился у меня от отчаяния, — призналась она. — Мой отец считает, что женщины не способны здраво мыслить. А сам подчас говорил такое, что я ничего не могла понять, — добавила Габби сердито.
Квил снова стал к ней подкрадываться.
— Хорошо, как-нибудь ты мне обо всем расскажешь. — Голос его был нежным и обволакивающим. — Твой отец рассуждает как недалекий человек.