Пленница французского маркиза (Книга 1)
Шрифт:
Старая дева. Слова-то какие страшные. Ее Сонюшка, и вдруг - старая дева! Синий чулок. Какие только прозвища не придумают люди, чтобы наградить ими засидевшуюся в девках.
А ведь захоти Софья замуж выйти, и теперь нашелся для неё жених. Свет знает, что Астаховы хоть и небогаты, но рода хорошего, старинного, не какие-нибудь выскочки из купцов или иных мещан. Тех, к примеру, что ещё два десятка лет назад могли подвергать телесным наказаниям, а теперь готовы дворянское звание давать за какую-нибудь безделицу.
Княгиня вспомнила, как в пору её молодости только и разговоров в свете было о том, что императрица пожаловала дворянство неким братьям Волковым. Смешно и подумать, за их актерство. Игру на сцене!
Но это Мария Владиславна опять отвлеклась.
Взять, к примеру, ту же Наину Потемкину. На год моложе Соньки, а уже вся будто увяла, что называется, ни кожи, ни рожи. Софья же цветет как маков цвет. Волосы у неё русые, вьющиеся. С золотой искрой. Как станет она голову мыть, да распустит косу, вся точно плащом и укроется. Красота! Глаза у девчонки зеленые, светят, что твой изумруд. На балах мужчины её наперебой приглашают, так эту упрямицу ещё попробуй на бал вытащить. Идет ровно на Голгофу! И все талдычит: пустое это! Девице ли такие слова произносить!
И ведь танцует как - бабочкой, легкой пушинкой летает! Но и тут её надолго не хватает. Потанцует, потанцует, да к матери и подступит:
– Поехали, маменька, домой, здесь для меня тоска смертная. Лучше бы я книжку почитала!
Мария Владиславна при воспоминании об этом даже застонала.
Софья её стон на свой счет приняла, устыдилась.
– Слушаю я вас, маменька, всегда слушаю. Только и хотела, что до точки дочитать...
– Значит, ты мои слова воспринимала как послушная любящая дочь? Ну и о чем я тебе говорила?
– Что вы пригласили на обед... Кстати, маменька, а кого опять вы пригласили? Хотите сказать, что мне придется переодеваться, и надевать этот противный парик? Нет, вы как знаете, а я выйду в этом самом платье, и пусть Агафья меня причешет, чтобы подумали, будто мои волосы парик и есть...
– Ты хочешь гостей встречать в домашнем платье, которое давно из моды вышло?
– вскричала княгиня.
– Разве наш дом более не слывет домом людей знатных, кои соблюдают этикет, ещё батюшкой Петром Великим заповеданный? Конечно, мы небогаты, но и не настолько бедны, чтобы в платье перемены не иметь. Что подумает о нас Дмитрий Алексеевич? Ты, Сонюшка, не бесприданница. Отец твой, царствие ему небесное, сохранил имение, что оставила тебе тетушка Митродора...
– Имение? Маменька, ежели говорить откровенно, имение мое - всего лишь деревенька, в которой полтора десятка душ.
– Ты не права, Соня, двадцать два человека у тебя душ. Да пруд. Да луг заливной. Да пашня. Ежели твой будущий муж с умом распорядится...
– Ну вот, начали за здравие, кончили за упокой. Не прочите же вы мне в мужья столь любимого вами Дмитрия Алексеевича? Вот мои крестьяне пусть и далее живут спокойно, а не под жадной рукой графа Воронцова.
– Да с чего ты взяла-то, что Дмитрий Алексеевич жаден?
– Подозреваю. Он, как и все бедные люди, хочет всеми средствами иметь то, что ему нынче недоступно.
– Соня, ты всегда в моем понимании была справедливой девушкой. Отчего же теперь ты бездоказательно обвиняешь в низменных чувствах человека, который не сделал тебе ничего плохого? Граф имеет авторитет в свете, подлинные аристократические корни...
– Весьма подгнившие.
– Софья, с тобой невозможно разговаривать! Граф вовсе не беден. Конечно, он не так богат, как Бестужев или Панин, но до нищеты ему далеко... Господи, нам ли говорить о том, беден человек или нет.., княгиня прервала себя на полуслове, чувствуя, как в ней опять закипает гнев.
– Делай, как я сказала! Иди и переоденься к столу. И не заставляй меня повторять это ещё раз. Ежели тебе претит светская жизнь, пожалуйста, иди в монастырь!
Соня обиженно поджала губы.
– Теперь, маменька, вы намерены сделать из меня святошу? Считаете, требник2 мне пойдет больше, нежели роман Вольтера?
– Считаю, что в твоем неженском вольнодумстве моя вина. Каюсь, не углядела. Вместо того, чтобы тебя лишний раз за вышивание усадить, гувернантке доверилась. Чтобы она с тобой по парку гуляла, ботанике обучала. Потом только сообразила, что у Луизы самой ветер в голове. Что ожидать от девицы-француженки? Языку своему она может, и обучит, но нравам... Русским девушкам совсем другое воспитание требуется.
Соня нарочито тяжело вздохнула.
– Иду, маменька, иду переодеваться, раз вы и до Луизы добрались. Вот уж не думала, что обнищавший граф вам дороже собственной дочери. Вон как вы за него вступились... Агафья!
– крикнула она в приоткрытую дверь людской. Поди, помоги мне переодеться!
– Ее зовут не Агафья, а Агриппина!
– возмущенно крикнула вслед дочери Мария Владиславна.
Софья прекрасно это помнила. Имя Агафья оскорбляло аристократический слух матери, вот она и переименовала горничную в Агриппину. В нынешних стесненных обстоятельствах мать и дочь Астаховы могли позволить себе иметь только одну горничную на двоих. Впрочем, легкая на ногу Агафья-Агриппина успешно справлялась со своими нелегкими обязанностями.
– Тебе нравится твое новое имя?
– сварливо спросила у горничной Соня; не то, чтобы она по природе своей была брюзгой, но словесные перепалки с матерью вызывали у неё раздражение, которое и хотелось излить на кого-нибудь.
– Нравится, - с придыханием ответила Агриппина. Она шла позади Сони, но та спиной чувствовала, что на лице горничной сияет довольная улыбка. Оно такое авантажное3!
– Нахваталась мудреных словечек!
– фыркнула Соня.
– Где ты его слышала?
– Вы же сами вчера про графа Потемкина говорили, что он авантажный. Я и запомнила.
Осознание своего исключительного положения в семье поднимало горничную в собственных глазах, потому порой она позволяла себе если не высокомерие, то некоторую важность, подчас в смеси с дерзостью. Конечно, только в отношении Сони, от которой не ждала ничего плохого по причине молодости княжны и её легкого отходчивого характера.
Отчего-то раздраженность никак не хотела оставлять Соню, а тут ещё это самодовольство на лице горничной...
– Надо будет сказать маменьке, чтобы отправила тебя в Киреево, - вроде в задумчивости проговорила она, - а взамен прислала кого-нибудь из тамошних девок. Думаю, тебе в нашем доме тяжело приходится. Устала, небось?