Пленница
Шрифт:
Тамара придвинула к окну стул и до темноты наблюдала за тем, как на улице граждане гуляют с собаками, колясками, друг с другом и просто так. Едут машины. Шатаются пьяные. Трусцой убегают от инфаркта пенсионеры. Метят свою территорию коты.
Когда стемнело и возле окна стало нечего делать, Тамара переместилась на кровать и попыталась заснуть. Безрезультатно! Было еще то время, когда в постель не загоняют даже детсадовцев, и сон ни в какую не шел. Впрочем, удалось придумать развлечение.
Из гостиной доносились приглушенные отзвуки работающего телевизора, и Тамара попробовала угадать, что сейчас смотрят ее опекуны. Но громкости не хватало, не удавалось разобрать ни слова. И тут девочка вспомнила, как прошлым летом в пионерском лагере они с подругами через стенку подслушивали, о чем у себя в спальне разговаривают мальчишки. В качестве стетоскопа использовалась обычная эмалированная кружка. А ведь алюминиевая миска для этой цели подходит, пожалуй, даже и лучше.
Уже через пару секунд миска была крепко прижата к стене, ухо плотно приникло к миске.
Приблизительно через полчаса Тамара уже была в курсе, что толстуха смотрит «Подкидыш» с Фаиной Раневской, а дяде два раза звонил какой-то Арсений насчет покупки пятисотого «Мерседеса».
«Уж не папиного ли?» — насторожилась Тамара и стала внимательнее вслушиваться в разговоры за стенкой.
Если бы Светлана Петровна не заперла ее в этой комнате, если бы не лишила книг, не посадила на воду и хлеб, который доставила в алюминиевой миске, она никогда бы не додумалась до такого — подслушивать, о чем говорят в гостиной.
Глава 7
АНГЕЛЫ ЧАРЛИ ПО-РУССКИ
Нечто подобное я не раз видела по телевизору в сериалах про бандюков и новых русских. Просторный, отделанный вагонкой предбанник с небольшим бассейном, душевой кабинкой, двумя угловыми диванами и заставленным закусками столиком.
Я присаживаюсь на мягкий диван. Юрик берет со столика пульт, жмет на кнопочки, и внутри бассейна включается зеленоватая подсветка. Встроенный в потолок яркий светильник гаснет, и два тусклых бра, немного рассеивая темноту, создают в предбаннике уютный полумрак. Из невидимых колонок доносится легкая музыка. Щелкает зажигалка, и оживают три высоких свечи в бронзовом подсвечнике. Три огненных лепестка отражаются в хрустальных бокалах.
— Лет тридцать назад, когда я узнал о том, кто такие нудисты, то ужасно жалел, что мне довелось родиться в благопристойном Советском Союзе, а не где-нибудь на загнивающем Западе, — Юрик стягивает с толстого бампера штаны. — Но минули годы, и как же все изменилось!
«Да, за тридцать лет для тебя изменилось, действительно, многое. Например, твой озорник уже вышел на пенсию, и приходится ограничиваться созерцанием сцен лесбийской любви двух продажных наркош-уголовниц и нудистскими посиделками в бане. Всё, жизнь утекла, старичок, и ее уже не догонишь. Пора на покой. Скоро я тебе это устрою».
Касторка, уже нагишом, заботливо раскальсонивает генерала. Гизель помогает разоблачаться хозяину. Волосы на лобке у обеих подбриты. Аккуратные девочки. Не то что мы с Диной — две чушки. И чего не подумали о том, чтобы изобразить себе хоть какие-нибудь прически?
Дима уже на полную масть шьется к Диане. Стянул с нее топик. Теперь возится с заупрямившейся молнией на шортах А Дина-Ди всем своим видом выражает полнейшее безразличие.
— Чего не раздеваешься? — Я поворачиваюсь к Олегу.
— Почему же? Я сняла туфли. — Я действительно наконец-то избавилась от проклятых «мыльниц». — А сам-то?
На Олеге по-прежнему отутюженные черные брюки и расстегнутая до пупка белая шелковая сорочка. На волосатой груди толстая змейка с массивным золотым крестом. На пальце левой руки болт со сверкающим в свете свечей рубиновым голышом. Через правую руку перекинута махровая простыня.
— Я же не собираюсь с вами в парилку. Зачем раздеваться? А вот тебе придется. Неужели стесняешься?
— Признаться, действительно, как-то не по себе. Не привыкла к такому. Это им, — я имею в виду Гизель и Касторку, — всё параллельно.
— Им как раз и есть что стараться не выставлять напоказ, — замечает Олег. — Но уж никак не вам с Диной. Впрочем, я слышал твою историю. Так что в какой-то мере тебя понимаю. И даже сочувствую. Но не пойдешь же ты в парилку одетой. Стягивай сбрую и на вот… накинь простыню. Плюнь на этих пердунов. Все равно им недолго остаюсь.
«Какой ты, оказывается, симпотный, Олег! Я стремительно начинаю западать на тебя. Я даже чуть-чуть возбуждаюсь при мысли о том, что сейчас сниму с себя топик… Потом, грациозно переступив ногами, стряхну на пол джинсовые шорты… Нехотя соскользнут вниз черные трусики… И я останусь совсем обнаженная… Рядом с тобой… Черт, что за мысли!»
Я, ощущая легкую дрожь, суетливо стягиваю через голову топик.
Дима наконец победил непослушную молнию на Дианиных шортах, избавился от своих брюк, остался в расстегнутой рубашонке и черных трусах-слипах и теперь изнемогает от похоти, засунув ладонь Диане в трусы. Дина-Ди и не думает возражать, но в то же время у нее на лице нельзя прочитать ни единой эмоции.
А Дима, распаляясь все больше и больше, уже вовсю, как кобель о ногу хозяина, трется о Дионину попку.
«Проклятье! Этот мудак может испортить нам всю обедню! — Я, уже не испытывая стеснения, быстро стряхиваю с себя остатки одежды, забираю у Олега простынку и накидываю ее на плечи. — Надо его тормознуть! Если он будет продолжать в том же духе, неизвестно, чем это закончится».
Уж кто-кто, а я за два года изучила Диану до мельчайших подробностей. И кому, как не мне, знать, что такое, как сейчас, отрешенное выражение ее личика — предвестник взрыва. Еще немного, и Дина-Ди может утратить контроль над собой и легко наломает дров. И похоронит все, складывающееся до сего момента так хорошо. Лучше бы она, как и в зале, как-нибудь отвечала на Димины приставания. Тогда я была бы спокойна. Надо срочно вмешаться!
— Диан, на секундочку.
Она переводит взгляд на меня. Легонько шлепает по блудливой ладошке своего кавалера.