Пленники дорог
Шрифт:
— Мастер, простите меня — совсем по-детски вырвалось у меня. — Я, право, не хотела ничего дурного… Тем более я не могла даже помыслить о том, чтоб повредить эти изделия сказочной красоты! Просто так сложились обстоятельства… А поправить то, что я повредила, можно?
От моих слов Тайсс — Лен подскочил на месте, затем подбежал ко мне:
— У меня… от бабского кретинизма… глупость неимоверная… это тебе что, две жерди связать между собой… клуша тупоумная… ничего не понимаешь… все больше поражаюсь людскому идиотизму… худший день в моей жизни… последний золотарь в искусстве понимает больше, чем эта…
Видимо, не будучи сдерживаться, мастер схватил меня за плечи и затряс с такой силой, что у меня клацнули зубы. Нужно сказать, сил у него хватало на троих… Его лицо оказалось совсем близко от моего…. Злые черные глаза в сеточках мелких морщин… В этих глазах было обида человека, которому нанесли удар по самому больному. А кожа у него, хотя и смуглая, но с нездоровым светлым оттенком. Такая бывает у человека, который очень мало бывает на солнце, и почти все время проводит если не взаперти, то в закрытом помещении. И вдобавок он немного горбится — это мне знакомо. Подобное происходит, если постоянно сидишь, согнувшись за столом. Да еще и глаза немного прищуривает — тоже, видно, зрение над работой посадил… Бедный, понимаю его… Я невольно скосила свои глаза на кисти рук мастера, грубо сжавшие мои плечи. Очень длинные тонкие пальцы, чем-то похожие на паучьи лапы, покрытые многочисленными следами ожогов, порезов, ссадин… Руки человека, который очень много и тяжело работает, не щадя сил и здоровья. Помнится, Дан мне пояснил, отчего в жемчужном ожерелье подрагивают некоторые листья и лепестки цветов. Оказывается, многие из них сидят на крохотных, почти незаметных глазу золотых пружинках. Я тогда была потрясена как кропотливостью труда, так и тем, сколько же времени мастеру надо было затратить, создавая все это чудо! Но конечный результат — жемчужное ожерелье, потрясал своей неземной красотой! И все это сделали эти руки, на первый взгляд смешные и нелепые…
И еще одно я поняла: этот человек вовсе не злой. Просто он относится к тем изделиям, вышедшим из-под его рук, как к своим детям, и принимает как свою боль любые, даже самые мелкие изъяны, нанесенные им чьей-то грубой рукой.
Не в силах сдержаться, я прижалась своей щекой к его пальцам, по-прежнему цепко державшим меня за плечо. Тонкие косточки, обтянутые кожей…
— Мастер, я не знаю, какими словами вымолить у вас прощение. Здесь бесполезны любые слова! Моя вина безмерна… Я и сама отныне буду жить с постоянным ощущением вины за то, что сделала с тем потрясающим произведением искусства, что вышло из этих рук, подаренных вам Пресветлыми Небесами. И я согласна со всем тем, что вы только что сказали обо мне. В мире существует нечто такое, чего нельзя простить. И то, что я повредила вещь сказочной красоты, выполненной вашими руками — это также не поддается никакому оправданию. На свете много мастеров, но такой, как вы, рождается раз в тысячу лет, и люди должны быть благодарны Высоким Небесам уже только за одну возможность увидеть вас воочию. Хотя я этого и не заслуживаю, но вы почтили меня своим присутствием, и я буду помнить об этом событии всю мою оставшуюся жизнь…
Внезапно покрасневший Тайсс — Лен несколько секунд молча смотрел на меня, не находя, очевидно, достойных слов для ответа. Затем он зло фыркнул, выдернул руку, резко отвернулся, и пошел к дверям. Уже стоя на пороге, мастер вновь повернулся ко мне, выпалил длинную тираду, после чего выскочил из допросной, оглушительно хлопнув дверью. Переводчик задержался чуть дольше, и то лишь для того, чтоб сказать мне с едва заметной ободряющей улыбкой:
— Господин сказал, что если он еще поговорит с вами хоть пару минут, то навсегда оглохнет и навек сдуреет от услышанных здесь бабских глупостей, а если в дальнейшем его вновь постигнет такое несчастье — вновь встретить вас, то это будет самый несчастливый день в его и без того нелегкой жизни. Он заранее сочувствует тем мужчинам, которым хоть когда-либо придется столкнуться с вами на жизненном пути. Ну, при этом господин добавил еще кое-что, о чем незамужней женщине знать не следует…
Когда же закрылась дверь и за переводчиком, Кеир сказал, обращаясь к главе тайной службы, который за все это время не издал ни звука:
— Ну, что-то он сегодня на удивление быстро утихомирился! Я, если честно, рассчитывал, что наш буян будет выпускать пар не менее часа! Даже прикидывал, что он сегодня сломает под горячую руку… Похоже что вы, Лия, его здорово смутили!
— Скажите, а вы видели это ожерелье? — ни о чем другом я сейчас думать не могла. — Я его действительно так сильно повредила?
— Не знаю, — пожал плечами Кеир, — лично я ничего страшного не заметил. Меня куда больше интересуют ответы на другие вопросы. На те, которые я вам задам. Например…
— Да не стал бы мастер так ругаться, если бы там все было в порядке! Значит, я сделала что-то страшное с этим украшением, такое, что произнести нельзя! Он сказал — веточка справа погнута…
— Я бы на вашем месте куда больше беспокоился не о погнутой веточке на чужом ожерелье, а о собственных делах, которые тоже далеко не блестящи.
— Да при чем здесь мои дела!? Вы его, это ожерелье, воочию видели? Я в этом сомневаюсь! Если бы вы своими глазами видели эту красоту, то не говорили так спокойно о том, что этому совершенству можно нанести хоть какой-то изъян!
— Я видел. Мое мнение: очень красивое и очень дорогое украшение. Но сейчас речь не о нем. Поговорим о вас…
— Да мне не до ваших вопросов! Неужели вы сами не понимаете? Если я действительно так сильно повредила ожерелье, как сказал мастер…
— Хватит кудахтать! — оборвал меня уже Вояр все тем же спокойным, но на этот раз властным голосом. — Если тебя интересует мое мнение, то ничего особенного там не случилось! Видел я это ожерелье, которое тебя так волнует. Второе, впрочем, тоже имел счастье увидеть. Так же, как и малую корону. И даже сам в руках держал все эти вещи. На мой взгляд, там все в порядке. Если что и погнуто, то я этого не заметил. Мастер, конечно, свою работу куда лучше меня знает, но, по моему мнению, если какое повреждение и есть, то оно очень незначительно. Там, в этом ожерелье, мастером сделаны такие интересные переплетения, что, думаю, не каждый ювелир обратит внимание на эту будто бы погнутую веточку. А уж тем более невероятно, чтоб это заметил сторонний человек. К тому же, уверен, Тайсс — Лен давно уже исправил то, что, по его мнению, было повреждено.
— Но ведь мастер…
— Тайсс — Лен, как правило, очень любит преувеличивать. Ну да подобное никого не удивляет. У этого мастера несколько своеобразный характер, к которому надо привыкнуть, и принимать его следует таким, каков он есть. Успокойся. Если бы там было чуть более серьезное повреждение, то ты даже представить себе не можешь, чего могла наслушаться, и сколько бы времени эти крики продолжались! Боюсь, в этом случае дело могло дойти и до рукоприкладства. Он бы не посмотрел, что перед ним женщина… Такое с ним бывало, и не раз. То, что он сейчас тебе сказал, и как при этом себя вел — это, можно сказать, ласковый и тихий задушевный разговор наедине… Так что этот вопрос закрыт, и больше мы к нему не возвращаемся.
Я посмотрела на дознавателей. Ну и люди! Сказать "очень дорого и очень красиво" о таком невероятном сокровище! Интересно, что их может всерьез обеспокоить? Хотя, впрочем, у каждого своя работа… Ладно, спросим про другое…
— Да, господа дознаватели, а почему у вас обоих глаза красные?
— Что? — непритворно удивился Кеир, да и глава тайной службы вопросительно поднял бровь.
— У вас глаза розовые, как у кроликов — усмехнулась я. — Это мне знакомо. Про вас ничего не могу сказать точно, а у меня такое бывает от постоянного недосыпа. Что, так много работы?