Пленники колдовских чар
Шрифт:
Художник проснулся ближе к полудню. Вместо утренней прохлады через открытую фрамугу в мастерскую вливался зной и сдержанный гул большого города. Иволгин поднялся. Голова казалась ватным шаром, но при этом была тяжелой, как свинец. Во рту словно стая голубей поворковала. Сбросив с себя модные тряпки, которые напялил по случаю вечеринки, художник нагишом прошлепал в душ и долго, с наслаждением мылся. Вычистив зубы, он вытерся полотенцем, надел трусы и принялся за уборку. Трудился Иволгин долго, покуда не изничтожил не только следы ночной попойки, но и накопившиеся за несколько месяцев напластования пыли и разного художественного мусора. Пришлось еще раз вымыться, зато в процессе чистки авгиевых конюшен он обрел бодрость духа и проголодался.
В холодильнике после ночного пиршества кое-что еще осталось, но художнику захотелось выйти в город, к людям. Не к богеме и селебрити, а к тем, кто наполняет каменные извилины улиц, ныряя в светящиеся аквариумы кафе и магазинов. Солнце уже свалилось за крыши окрестных домов. Рыжий пожар заката отражался в окнах, золотой чешуей отблескивая в водах канала. С Большой Извети тянуло речной сыростью с привкусом морской соли. Ассирийские быки с бородатыми лицами осеняли крылами дугу моста. Иволгин пересек его не спеша, наслаждаясь прохладой и вечерними красками, которые незримый живописец аккуратно и точно наносил на полотно города. И в каждое следующее мгновение это был уже другой пейзаж.
У моста было небольшое кафе, вычурно названное «Ашшурбанипал». Все оформление этого злачного заведения посвящалось ассиро-вавилонской культуре, столь популярной в Ветрограде. Иволгину нравилось сидеть за резным деревянным столиком, стилизованным под древневосточную мебель, разглядывать барельефы горбоносых царей с завитыми бородами, пить кофе из алебастровой чашки. В меню, напечатанном на папирусной бумаге, было ячменное пиво, лепешки, жареная баранина, чечевичный и фасолевый суп, салаты из огурцов, лука и сельдерея и даже – финиковое вино. Напитки полагалось пить через особые трубочки, на нижнем конце которых было несколько крохотных отверстий. Таким образом употребляли питье жители библейского Вавилона. Художник с удовольствием следовал маленьким ритуалам, принятым в этом кафе.
Насытившись, Иволгин оставил официантке в белом полотняном платье, расшитом по подолу цветущими лотосами, щедрые чаевые и вышел на свежий воздух. Покуда он ужинал, солнце утонуло в Маркизовом болоте, и небо над городом приобрело оттенок остывающей стали. Начиналось время легендарных бледных ночей – самое романтичное в календаре Ветрограда. Мало кто мог остаться равнодушным в эти часы, толпы горожан и туристов заполняли набережные, фотографируя четкие силуэты раздвижных мостов, шпиль Заячьей крепости на одноименном острове, дворцы вдоль Императорской линии, что отражались в светлом просторе Большой Извети. Бледные ночи питали воображение поэтов и художников. Иволгин был из их числа. Призрачное свечение северного неба вдохновляло молодого художника, питало его фантазию.
Он дошел до Изветского проспекта и, не торопясь, двинулся вдоль него вместе с говорливой толпой желающих приобщиться к волшебству бледной ночи. Тысячи людей направлялись к набережным, туда же устремлялись стада автомобилей. Вплотную к поребрику тротуаров двигались конные патрули полиции, что придавало шествию романтиков еще большую торжественность. Иволгин по уже устоявшейся привычке всматривался в лица юных и не слишком попутчиц. Поиск образа Золушки превращался в болезненную манию. Происходила незримая для окружающих работа. Опытный глаз рисовальщика выхватывал из множества лиц черты очередной прекрасной незнакомки и сравнивал их с образом, который смутно рисовался воображению.
Сердце Иволгина трепетало в тревожном ожидании. Ему казалось, что именно сегодня произойдет чудо. Бледные ночи полны неожиданных встреч и событий. Из темных подворотен, из глубоких промоин под пролетами мостов, из неосвещенных дворцовых окон сочатся тени былой жизни, чьи-то непрощенные обиды, жестоко оборванные жизни, неисполненные мечты, неутоленная злоба – все это веками скапливалось в забытых подвалах, замурованных погребах и заколоченных парадных, выплескиваясь порою на улицы, смешиваясь с ночными туманами, тонким ядом проникая в души живых. Всякий, кто бродил вечерами по улицам Ветрограда, ощущал неясную тоску, исходящую от гранитных стен величественных, но безжизненных зданий и кованых решеток, ограждающих их от пешеходов, что из века в век шаркают подметками по пыльным, заслякощенным или обледенелым мостовым.
– Девушка, почему вы идете против течения? – услышал художник слова, обращенные к незнакомке, которая и впрямь двигалась навстречу общему движению.
Он посмотрел ей в лицо, и сердце его пропустило удар.
Глава вторая
Воскресенье
Ветроград-XVIII
Люди нередко рождаются случайно. Мимолетная связь. Несколько встреч в доме свиданий. Сладостные содрогания в грязном алькове. И неизбежное охлаждение. Все менее остроумные способы отложить встречу и острое желание поскорее расстаться. Два-три письма, полных изысканных оборотов, и за каждым скука и равнодушие. И если любовник давно уже мчится в вихре новых наслаждений, то удел любовницы – унылый дождь за окном, тошнота по утрам и все более широкие в талии наряды. Тайные роды, клятва повитухи держать язык за зубами, подкрепленная мешочком с увесистыми металлическими кружочками. И полное непонимание, что делать с нежеланным младенцем, то ли выписать ему из деревни кормилицу, то ли подбросить на крыльцо приюта, завернув в атласные пеленки с монограммой.
Как и многие другие до нее, Анна Болотная родилась от незаконной связи, но случайности в ее рождении не было. Более того, в нем был тайный умысел, который долго оставался не проясненным для нее самой. Ее нашли в корзинке на берегу Маркизова болота, благодаря которому крошка и получила свою фамилию. Глаза Аси – как ее называли в приюте – были столь же зелены, как воды залива, а кожа бела, словно паруса, упруго вздувающиеся под северным неласковым ветром. Ничего не ведая о своих родителях, Ася, как ни странно, помнила обстоятельства самого рождения. В них не было мучительных воплей роженицы, увещеваний повитухи, окровавленных простыней и бликов на потолке от воды, качающейся в медных тазах, когда мимо пробегали перепуганные служанки.
Нет, Анна Болотная рождалась под гул пламени в плавильном тигле, металлический перезвон почерневших от копоти крючьев, которые непрерывно двигались под закопченным сводчатым потолком, словно гигантские насекомые перебирали членистыми лапами. Рядом булькали в ретортах и струились по стеклянным змеевикам разноцветные жидкости. Гнусавый голос громко читал молитвы, а может быть – заклинания. Лицо читающего терялось во тьме, видны были только руки, которые перелистывали узловатыми пальцами страницы громадной черной книги. И еще Ася помнила холодный взгляд, что взирал на нее сквозь выпуклое стекло, обрамленное металлической рамой, встроенной в стену. Помнила она и испытываемые ею ощущения – боль, судороги и сладостную дрожь пришествия в этот мир. С годами все это стало казаться Асе лишь причудливым сновидением, смысл которого стал приоткрываться ей на балу у генерала от инфантерии Карла Людвиговича Моргенштерна.
Сироту Анну Болотную рады были видеть на балах. Разумеется – из-за ее необычной, даже для столь мрачного и холодного города, каким был Ветроград в тот бурный и блистательный век, красоты. Не потому необычной, что она была, к примеру, смугла и черноброва, как иные красотки, происходящие из южных губерний. Напротив – кожа Аси отличалась бледностью, а волосы отливали благородной медью. Необычность ее внешности заключалась в совершенной законченности каждой черточки. Она походила на статую, отлитую из света и льда. Вероятно, поэтому Анна Болотная слыла холодной и неприступной. Мнение сие было верно лишь отчасти. Воспитанная в жестокой бедности приютского сиротства, девушка берегла свою честь как зеницу ока, но под полупрозрачным алебастром ее кожи пылал колдовской огонь.