Пленники вечности
Шрифт:
— По крайней мере, — прошептал он себе под нос, — это лучше фальшивых пластмассовых венков, фанерного креста и шумного оркестра.
Дрель смолкла и вздохнула, вытерла слезу и уселась спиной к ангмарцу.
Лес вскоре вновь оживился, что-то плескалось в реке и билось на мелководье, на дальнем берегу шмыгнули гибкие волчьи силуэты, поджидающие наступления ночи и связанного с ней пиршества.
— Пора, — сказала Дрель, поднимаясь. — А то не догнать будет наших. Или, чего доброго, подоспеет германская
— Ты хоть одну за всю войну видела, — спросил ангмарец, водружая на коня седло. — Вот и я не видал. Они, кажется, только рыцарей своих хоронят. Да и то, если оруженосцы целы остались.
— Вот я и говорю — фашисты.
Они двинулись через брод, в молчании миновали свой бывший лагерь, отметив, что следов боя здесь нет и в помине.
— А ты классно пела, — заметил ангмарец. — Никогда не замечал.
— А ты и не слышал, — вздохнула Дрель. — Да я и сама… Раньше — стеснялась. Это Тора у нас поет, да еще парочка девиц-менестрелей.
— Ты это дело не бросай. Вполне подходяще. Хорошо бы еще услышать.
Дрель странно на него посмотрела, и назгул тут же поправился:
— Конечно — не по такому поводу.
В сгущающемся сумраке они трусили по дороге, вытоптанной германской солдатней и многочисленными конскими подковами.
— Если так дело и дальше пойдет, — заметила Дрель, — то вся твоя разведка псу под хвост. Слишком далеко наши убрели.
— Так вся соль маневра в том, чтобы немного назад вернуться, и на север уйти. Такого от нас точно не ждут.
— Говорила мне мама, — вздохнула эльфийка, — не суй дела в тактические замыслы, башка лопнет.
— Мудрая, видать, была женщина.
— А ну — цыц!
Ангмарец, прислушался.
— Из седел — долой!
Они спешились, обмотали лошадиные копыта тряпками, безжалостно изорвав трофейный плащ, двинулись вперед осторожно.
Возле приметного, поваленного в бурю дерева ангмарец знаком приказал Дрели оставаться на месте, кинул ей повод и крадучись пошел вперед, медленно вытягивая из ножен кинжал.
Среди деревьев плясал костер, слышались приглушенные голоса.
Осмотревшись, глава Легиона двинулся дальше, моля небеса, чтобы у ливонцев не оказалось с собой собаки.
Такое случалось, хотя и редко. Прожорливые, но в то же время и ленивые для охоты ландскнехты быстро пускали четвероногих друзей человека на жаркое.
Пса не оказалось. Да и любого другого серьезного противника назгул не заметил.
«Видно, отставшие от своих раненые, — подумал он. — Или дезертиры. Или мародеры. А еще вернее — и то, и другое, и третье. Отстали по уважительной причине, а потом решили вернуться назад, обшарить место побоища и дать деру из славного воинства магистра».
Действительно, на частицу регулярной армии или тыловое охранение кучка ливонцев никак не тянула. Обмотанные тряпками руки и ноги, перевязанные головы — все это говорило о том, что оставшийся за командира Шон не дал немцам нагнать отряд. Не только улепетывал, но и огрызался.
— Пятеро, — пробормотал себе под нос назгул. — Наверное, нужно впотьмах мимо прошмыгнуть…
Тут он заметил нечто, поначалу укрывшееся от его взора в неверном свете угасающего костра.
Чуть в стороне от сложенного кучей оружия лежала связанная женщина, избитая и измазанная в земле. Задранный подол дополнял картину происшедшего.
Кровь ударила в лицо назгула. Он мучительно вглядывался в грязные лохмотья, покрывающие тело жертвы, силясь опознать, кто из их отряда попался в лапы мародерам. Но здоровенный детина в полосатых штанах заслонил костер, протягивая в огонь кусок солонины, нанизанный на алебарду.
Назгул вытащил меч, навернул плащ на левую руку, укрыв тканью кинжал, и метнулся вперед. Постояв мгновение за деревом, он переместился к следующему стволу, потом вновь повторил маневр.
Вскоре он оказался в нескольких шагах от беспечно горланивших песни наемников. Не таясь, ангмарец двинулся вперед, медленно, с неотвратимостью смерти.
Первым его заметил сидевший на седле арбалетчик, что-то прокричал и попытался вскочить. Удар сапога своротил ему челюсть набок и опрокинул тело в костер.
Алебарда с дымящимися ломтями мяса взметнулась и прошелестела над головой пригнувшегося назгула, эфес меча грянул в бородатое лицо наемника, превращая его алое месиво.
Трое остальных вскочили на ноги. Двое метнулись к оружию, третий, более сообразительный, успевший прочесть свой приговор в лице врага, опрометью кинулся в лес.
Но далеко убежать он не смог. Связанная женщина умудрилась извернуться гусеницей и подставила ему подножку. Со всего размаха ландскнехт грянул в древесный ствол и в течение нескольких мгновений яростной сшибки сидел, бестолково тряся головой и постанывая.
Клинок назгула скрестился с германским кошкодером, легко, словно перышко, отбросил легкий меч и, продолжая движение, обрушился на руку ливонца. Защищенная наручем конечность тут же разжалась, выпустила бесполезный уже меч и повисла плетью.
Выпад второго противника ангмарец принял на обмотанную плащом руку, вернее, на спрятанный под тканью кинжал. Короткий и злой пинок в пах заставил тевтонца согнуться пополам, а массивное оголовье мечевой рукояти раскроило череп.
Глава Легиона метнулся вперед, протаранив плечом немца со сломанной рукой, отшвырнув его к полуоглушенному собрату.
— Нихт! — успел крикнуть немец, когда огромный полутораручный меч взлетел, словно коса смерти, обрушился наискось слева направо, сокрушая незащищенную шею.