Пленники зимы

Яценко Владимир

Я смотрю на откидывающего капюшон "товарища". Розовый платок, под платком – светлые, соломенные волосы, блестящие глаза под плотными густыми бровями.

Большой рот с тонкой линией губ, чуть выступающие скулы… Блондинка, одним словом. Волосы жёлтым шёлком лоснятся, играют в свете лампочки салона, подстрижены по плечи, впечатляют, вдохновляют, обнадёживают…

– Зачем "подбрасывать"? До Балты отвезу, а там пусть "товарищ" сам выходит…

– Это Светлана, – с понятной грустью знакомит нас Вальдемар.

Тревожный

у него голос. Тревожный и напуганный.

– Светлана, это Максим.

– Я много о вас слышала.

К запаху влаги примешивается земляника. Я смотрю в её спокойные, чуть раскосые глаза. Узнаю их, и пропадаю. Вижу, как уголки её рта приподнимаются кверху. Сеть морщинок с готовностью придаёт живость и радушие её полуулыбке. Лицо предрасположено к смеху и веселью. Лицо человека, привыкшего улыбаться. Вот только глаза – трагические. Я вижу. Я знаю. Складки в уголках рта соответствуют прищуру глаз. Глаза участвуют в веселье. Но там, в глубине, испуганный ребёнок.

Один в большой тёмной комнате, заставленной громоздкими непонятными предметами.

Он прислушивается и чего-то ждёт…

– Так как, Максим? – торопит меня Вальдемар. – До Балты отвезёшь?

– Нет, на снег посреди дороги высажу.

– Ага, спасибо. Я, пожалуй, пойду. А то напарник твой, что-то не в духе. Всё, солнце, пока. Свидимся.

Она привычно подставляет ему щеку. Он без воодушевления её целует, надевает шапку, открывает дверь и… всё. Нет его. Даже в какую сторону направился – непонятно.

Светлана всё ещё возится со своей одеждой, стряхивая быстро тающий снег в сторону от меня.

Я отдёргиваю занавеску со спальника и кладу на полку отстёгнутый капюшон, платок, шарф, рукавицы.

– Зачем вы раскладываете? – голос у неё под стать губам: улыбающийся, немного насмешливый. – Я думала всё внутрь капюшона сложить, чтоб места не занимать.

– Ну да, – хриплю в ответ, – чтоб лучше отсырело. А так – высохнет, тёплым будет.

Как это здорово: иметь полезные привычки. Ежедневная уборка, например. У меня чисто, уютно… женщины это ценят. "Максик, – ласково говорю себе, – да ты никак поучаствовать решил? Тебе улыбнулась девушка, и ты тут же растаял? Или ты думаешь, что это Она?" Я был уверен в этом.

– А шубу можно снять?

Я смотрю на внутренний термометр: "+17оС".

– Попробуйте. Станет холодно – всегда можно одеться.

Она, сидя, неловко выкручивая к спине руки, пытается снять одежду. Я помогаю.

Светлана шепчет "спасибо" и остаётся в тёмных брюках из тяжёлого плотного материала и свободном свитере. Разворачивается, коленями становится на сиденье и сама раскладывает в спальнике шубу.

Я обалдело смотрю на спортивные формы её ног: от талии и ниже, и думаю о том, что для того, чтобы показать человеку его близость к животному, Господу не особенно-то и стараться нужно.

– Как тут у вас чисто, – одобрительно замечает

она, усаживаясь на место.

Света смотрит на меня, и я понимаю, что видит меня насквозь. Вот беда-то какая!

– Светлана, Светлана, – я катаю имя на языке как конфету, пытаясь избавиться от наваждения. – Какое светлое слово…

– А мне не нравится, – неожиданно заявляет она.

– Почему?

– Слишком простое.

– Простота и ясность ещё никогда не были недостатками, – я пытаюсь остановиться, не получается: – Это как свет в конце тоннеля.

Она поворачивается ко мне. Улыбается.

Дверь открывается, в клубах пара и снега появляется Николай. Светлана вполне естественно отодвигается от него, а значит усаживается ближе ко мне. Не могу сказать, чтобы это было неприятно. Сквозь ткань куртки чувствую её бёдра, и в глазах начинает темнеть. "Кто там к Валюхе приехал? Надо бы познакомиться. Так и в самом деле тронуться умом недолго"…

Я выглядываю из-за плеча Светланы, чтобы посмотреть на Николая. Он молчит. Рот раскрыт, глаза выпучены. Но смотрит не на нашу гостью. Смотрит на меня. В глазах – ужас. Ужас и страх.

– Что там, Николай? Что с ёмкостями?

Судя по выражению его лица, сорвало все патрубки, в канистрах – трещины. Две тонны молока лишь на двадцать процентов коровьего, остальное – соя, льются сплошным потоком просто на пол, находят щели в днище грузового отсека кунга и выливаются наружу, застывая на морозе молочно-белыми сталактитами…

– С ёмкостями? – он облизнул губы, немного приходя в себя. – Причём тут ёмкости?

Ничего им не сделается.

Конечно, не сделается. Да и нет там никаких щелей!

– Поздоровайся, у нас прекрасная гостья.

– Доброе утро, Коля, – говорит Светлана.

– "Добрым" утро не бывает, – механически откликается Николай, и опять ко мне. – О тебе бабы разное толкуют, но не ожидал… ошеломил. Мы ни о чём не договаривались, понял? Я тебе ничего не обещал!

– О чём это ты?

– Что тут у вас происходит? – вступает Светлана.

– Ничего, – отрезает Николай.

Он отворачивается от нас. Садится прямо и смотрит перед собой сквозь лобовое стекло в метель…

Я пожимаю плечами. Не обещал – так не обещал. Мало ли что обо мне говорят! А женщины в особенности…

Разворачиваемся и выезжаем на дорогу, плавно набирая скорость. У самого выезда из села встречаем Петровича. Я моргаю ему дальним светом, но он никак не реагирует. Наверное, совсем уже согрелся на своём "топливе".

Светлана сидит рядом, всё так же чуть прижимаясь ко мне. С учётом ёрзающего подо мной на сугробах кресла, пытающегося жить своим умом, это не очень удобно.

Двигаюсь на четвёртой передаче, на спидометре – "50", и правая рука могла бы легко опуститься ей на плечи. Тем более, что водительское кресло чуть выше сидений для пассажиров.