Плерома
Шрифт:
– Когда они уже прилетят?
– Минуты через три-четыре. Максимум.
– Н-да. Систему надо совершенствовать.
– Против предательства техника бессильна.
Часть третья
Он проснулся и сразу же подумал – сегодня! Обратный отсчет дней закончен. Осталось определить, сколько осталось до встречи часов. Главной встречи его новой жизни. Вадим приподнялся на локте, снял трубку с черного телефонного аппарата, стоявшего на тумбочке возле постели. Ему много раз предлагали заменить это допотопное устройство на современное светозвуковое табло, откликающееся на шелест шепота, но он упорно отстаивал право скрипеть диском этого раритета. Впрочем, этот каприз был настолько распространенным
Однако пора вставать.
Отбросив одеяло, Вадим нашарил подошвами шлепанцы и подошел к окну. Отдернул плотные шторы. За окном он обнаружил то, что обнаруживал всегда – ровно освещенные кроны яблоневого сада, наблюдаемые с высоты второго этажа, окна и крыши построек в просветах между кронами, тоже ровно освещенные. Когда-то, когда он делил эту комнату с сестрой, он мог надеяться, что, отдернув штору, обнаружит за окном какое-нибудь чудо погоды. Не теперь.
Вадим зажмурился – неужели сегодня!? И вдруг почувствовал, что в квартире что-то не так. Обернулся к дверям спальни. Никаких отчетливо различимых звуков из-за них не доносилось, но он понял – его ждут, все уже собрались! А он еще и зубы не почистил. Собрались, чтобы проводить его. Ничего удивительного, в такой день все родные должны быть рядом с… Вадим не придумал, каким словом назвать себя, официальное наименование ему не нравилось, и начал торопливо одеваться.
Когда он спустился в гостиную, все обернулись к нему, приветливо улыбаясь. Молодая красавица мама с заварочным чайником в руках и полотенцем через плечо; рослая, мускулистая сестрица в обтягивающих джинсах и спортивной майке – явно только что с корта; ее муж Сергей Николаевич, сухой, скуластый, в выгоревшей с годами рыжине; сутулая громадина Бажин, все сто сорок килограммов веса, квадратная нижняя челюсть, дымчатые квадраты очков, вечно потный лоб. Вадим улыбнулся.
– Всем доброе утро!
– Садись, сынок, будем завтракать.
Все стали шумно усаживаться, сдвигая старые «венские» стулья, звякая ножами и чашками. Мама налила Вадиму ароматного чаю. Сестра ловко спихнула с еще скворчащей сковородки несколько сырников на тарелку брату. Сергей Николаевич передал сметану. Бажин пододвинул сахарницу.
– Спасибо, – смутился Вадим, ему неловко было находиться в центре всеобщего внимания. – А где папа?
– Ну-у, – мирно махнула рукой мама.
– Да у себя он, как всегда, с «князюшкой», – пояснила сестра, подтверждая репутацию самого решительного человека в семье.
Вадим кивнул, стараясь скрыть легкое разочарование, и украсил каждый сырник на тарелке маленьким сметанным помпоном. Не без усилия приступил к еде. Аппетита, конечно, не было никакого, но не обижать же маму, да и всех остальных, кто собрался в это торжественное для него утро, чтобы подбодрить, поддержать. Сестра с мужем большую часть времени пропадали в командировках, а Бажин трудился хоть и на стационарной должности тут, в Калинове, но на довольно ответственной работе. Всем нужно было постараться, чтобы поспеть вот так вот, абсолютно вовремя. Вадим поднял глаза и обежал собравшихся благодарным взглядом и встретился с целой галереей приязненно поблескивающих глаз. Никто и не думал есть. И Вадим тоже перестал жевать, как бы из встречной вежливости. Мама сморгнула слезинку, сестричка подмигнула, Бажин поправил дымчатую завесу на лице. Даже Сергей Николаевич, явно ценивший его меньше прочих, считал нужным глядеть все же на зятя, а не на сырники.
Установилось молчание, называемое обычно неловким, что для данного случая было неверно. Вадим нисколько не боялся, что оно разродится какой-нибудь пафосной речью или фальшивой шуткой. Ему было просто любопытно – что дальше? И тут раздался звонок в дверь. Сидящие за столом удивленно переглядывались – кто бы это мог быть? Бажин даже снял на мгновение очки.
– Может, это папа? – неуверенно спросил Вадим.
– Какой там папа! Он что, стал бы звонить?! – вскочила с места Маринка, свирепым шагом направляясь в коридор.
– Ой, – раздался ее восторженный крик из прихожей, – Валерик!
В груди у «именинника» приятно похолодело. Неужели!
Через пару секунд Маринка ввела в гостиную, обнимая за плечи, невысокого, сухопарого, безапелляционно лысого старика. Оглядев собравшихся, он вдруг улыбнулся, собирая морщины в углах рта, и стал вылитый Валерик Гихоненко, только как будто сильно загримированный.
Вадим встал.
Остальные тоже стали подниматься. Забурлили вопросы. «Ты откуда, прямо из своей Сахары?», «Сто лет не виделись», «Как узнал-то?», «Башня, это ты ему насвистел?» «Слушайте, ну вот это друг-дружище». Быстро обежав стол, Вадим крепко обнял друга.
– Осторожнее ты, вьюнош! Не забывай, все-таки.
– Извини, извини, Валерик, ты не представляешь, как я и рад, и вообще, благодарен.
– Почему не представляю, – хмыкнул драгоценный гость. – Но носа, знаешь, не задирай. Я тут не только ради тебя, но и по делам одной инспекции. Попутно. Маринка, слушай, коровушка, не висни на мне, сломаешь дедушку. Что тут у вас, сырники?
Ирина Ивановна кинулась к плите. Но тут раздался голос рыжего доктора.
– У меня такое впечатление, что Вадиму пора.
Бывший гематолог обожал продемонстрировать свое сверхъестественное чувство времени. Зная, что этим многих раздражает, он, тем не менее, упускал все подходящие случаи воздержаться от демонстрации. Маринка тут же ткнула пальцем в пульт комнатного табло и сообщила:
– А вот и неправда, еще целых полминуты у нас в запасе.
Умница, подумал Вадим о сестре. И с мужа сбила избыток хронометрической спеси, и вместе с тем подтвердила несомненность его дара. Что такое тридцать секунд ошибки в ситуации с общим разговором и неожиданными гостями. Доктору бы в соревнованиях выступать с такими талантами, но он считает себя выше этого.
Что ж, сырники пришлось отставить. Вадим нежно поцеловал матушку, обнял сестрицу, похлопал ее по мощной спине. «Держись Вадька», – прошептала Марина. Пожал сухую, заостренную ладонь рыжего зятя, правым плечом принял всхлип матери и вышел во двор, как и полагается по традиции, в сопровождении ближайших друзей.
– Проведаем Сан Саныча, – предложил Валерик, и Вадим, хотя и был обижен на отца за его невнимание к себе, согласился. Негоже дуться на родителя в такой день.
Обогнув угол двухэтажного дома, в котором продолжала как и прежде проживать семья Барковых, троица друзей подошла к крытой толем сараюшке, как бы стеснительно хоронящейся за кустами-тополями. Двери «гаража» были распахнуты, изнутри слышались звуки старинной, еще военных времен песенки «На солнечной поляночке, дугою выгнув бровь, парнишка на тальяночке играет про любовь». Гнусавый, и одновременно дребезжащий голосок сдирала с толстой пластинки подпрыгивающая игла патефона. К отвратительному пению примешивался запах отвратительных испарений. Такое было впечатление, что двери гаража были пастью похмельного великана. Тем не менее, друзья приблизились вплотную к входу и даже заглянули внутрь. Под потолком горела слабая пыльная лампочка, скупо освещая склад разнообразного технического хлама. Велосипедные колеса, велосипедные насосы, верстаки, самовары с впаяными в них змеевиками; паяльники, дырявые тазы, грязные колбы, связки высоковольтных изоляторов, электрические утюги и электрические плитки. Три разнокалиберные бутыли с мутным и с прозрачным содержимым. Посреди этого великолепия лежали параллельно друг другу диван-кровать без деревянного каркаса и заднее сиденье автобуса. На диване устроился ничком уже упоминавшийся «князюшка» и храпел, на сиденье мостился бочком Александр Александрович, бывший преподаватель политехникума, и тоже притворялся спящим. Ему никто не поверил, все трое визитеров улыбались, кто ехидно, кто горько.