Плещут холодные волны
Шрифт:
Павло с облегчением вздохнул и стал доставать свои документы. Он выкладывал на стол какие-то обрывки бумаги, насквозь пропитавшиеся солью и затвердевшие, на них трудно было что-либо разобрать. Советник осторожно брал их в руки, боясь дохнуть, чтоб не разлетелись прахом. На дипломе он прочел только номер и еле заметную фамилию Павла на вкладыше, где были проставлены оценки. Павло положил перед ним также выцветшее в морской воде фото Оксаны, на котором теперь только тускло блестели глаза и темнела тяжелая
Советник сокрушенно покачал седой головой. И тогда Павло подал ему комсомольский билет, развернув чисто выстиранный платок. Море и на билете оставило свою разрушительную печать. Только фамилия и номер, а все остальное, даже фото Павла, смыла соленая вода.
— Спрячьте и сберегите для музея, — сказал советник.
— Он, господин советник? — льстиво спросил турецкий представитель.
— Да я в этом и не сомневался, господин Джоглу, — твердо сказал советник. — Это была, простите, простая формальность. Я сразу догадался, что это он, как только открылась дверь...
— Хорошо. Очень хорошо, — слегка поклонился Джоглу.
— Мы долго вас искали, — продолжал советник. — Запрашивали одно учреждение за другим, и все отвечали: не слышали о таком моряке, не видели, ничего не знаем.
Турок опустил глаза и о чем-то своем, постороннем заговорил с комендантом.
Павло коротко рассказал советнику о своих скитаниях по морю и здесь, по комендатурам, полицейским управлениям и в лагере. В его голосе звучало чувство глубокой обиды, почему все это продолжалось так долго. Сколько нужного времени потеряно напрасно, а там, на Родине, теперь каждый миг на счету, каждый человек должен быть на своем посту. Все для фронта, все для победы над злым врагом.
— Помогите мне вырваться отсюда на фронт, к своим. Я не могу больше мучиться здесь, когда там так трудно. Сколько бы я людей спас за это время от смерти? Подумайте только. А тут пропадаю... Я очень прошу вас, товарищ Иванов, помогите мне вырваться...
— Поможем. Теперь мы знаем, где вы. Мы будем хлопотать перед правительством, чтобы вас отпустили раньше. Через Москву будем хлопотать. Нужно только ваше заявление о желании вернуться на Родину, — сказал советник.
Павло тут же сел писать заявление.
— Да вы разденьтесь, Павел Иванович, здесь тепло, — посоветовал Иванов.
— Неудобно как-то. У меня такая одежда... — смутился Павло.
— Ничего, ничего.
— Как хотите, — пожал плечами Павло и, сбросив турецкую шинель, остался в потрепанном кителе и галифе, которые напоминали старый рыбачий парус, давно выброшенный на свалку. Морская соль до сих пор проступала на одежде, словно та была пересыпана нафталинной пылью.
Лицо советника перекосилось от гнева, но он сдержанно обратился к турку:
— Видели, господин Джоглу?
— Конвенция. У нас нет конвенции, —
— А совесть у вас есть? Совесть? — тихо сказал советник.
Турок отвернулся к окну и снова стал что-то быстро говорить коменданту лагеря.
Павло сидел, не зная, куда девать себя, словно его раздели догола и поставили перед толпой. Неспокойные его руки так и бегали по одежде, словно поправляли что-то. Он коснулся кармана, где лежали часы, выхватил их и подал советнику:
— Вот еще один документ. Море переплыли и не остановились. Кировские... Первого выпуска...
Советник приложил часы к уху, послушал. Потом взглянул на выцветший циферблат, спросил:
— И не остановились, говорите, ни разу?
— Нет. Все остановилось. Все погибло в море, а они, как шли, так до сих пор и идут по московскому времени, — гордо сказал Павло. — Верил я, что вернусь к своим. Там очень трудно... А я ведь врач... Полевой хирург...
— Нет, — сказал советник, — там теперь стало полегче. Там уже отлегло немного.
— Да? Когда же? — так и бросился к нему Павло.
— Неужели вы ничего не знаете?
— Откуда? Разве тут что-нибудь услышишь? — с обидой проговорил Павло.
— Немцев окружили на Волге и разгромили. Фельдмаршал Паулюс сдался в плен. По всей Германии звонят похоронные колокола. Приспущены флаги в учреждениях. Огласили траур. Наши войска начали победное наступление вперед на запад.
Господин Джоглу приказал что-то коменданту, и тот вылетел из комнаты, даже не оглянувшись.
— Мы перешли Дон и вступили на Украину. Десятки и сотни тысяч пленных. Неисчислимые трофеи. Разгром немцев на Кавказе. Я вам газеты привез.
Он вынул из портфеля пачку газет и подал Павлу. «Правда», «Комсомолка». Павлу даже не верилось. Он перелистывал их, прижимал к себе. Увидев фото, вскрикнул:
— Погоны? У нас погоны?
— Да. Введена новая форма и погоны. Там все прочтете, — сказал советник. — А сейчас надо вас хоть немного приодеть. Господин Джоглу, вы поможете мне в том, чтобы наш офицер, военный хирург Заброда, имел более или менее приличный вид? Неудобно ему все-таки сидеть в турецком лагере в таких лохмотьях.
— О да, с дорогой душой! — вежливо поклонился турецкий представитель.
Они вышли на улицу, сели в машины. Павло заметил улыбающегося Атанаса, стоявшего у барака и весело машущего обеими руками.
— Вон он стоит! Посмотрите, — не удержался Павло, показывая советнику на болгарина.
— Кто?
— Друг мой, болгарин Атанас Лалю. Это с его помощью в посольство попало мое последнее письмо. Вы его получили не по почте?
— Да. Его кто-то бросил в почтовый ящик.
— Это дочка знакомого лавочника. Она учится в Анкаре. Отуреченные болгары.