Плеск звездных морей
Шрифт:
— Не говорил он, куда улетает? — спросил я.
— Он заказал место на ближайший рейс к «Элефантине», — ответил администратор.
Вот как, подумал я, значит, передумал Борг. Собирался к своему другу Хансену в Копенгаген, а улетел на «Элефантину». Я представил себе опустевший по случаю праздника звездолёт и Борга — как он медленно идёт один-одинёшенек по коридорам, мысленно прощаясь с кораблём. С прекрасным кораблём, в создание которого он вложил столько труда и таланта.
Так-то вот…
Я прилетел в космопорт за час до отправления лунника.
Непривычно это — войти через пассажирский вход, сдать багаж и, не заходя ни в пост ССМП, ни в диспетчерскую, развалиться в кресле, попивать апельсиновый сок и перелистывать пёструю иллюстрированную пустяковину, которая испокон веков почему-то считается лучшим чтивом для пассажиров. Непривычно — и хорошо…
Не надо бросать пилотский жетон в блестящее горло регистратора, не надо лезть в холодные объятия автоматического диагноста… Когда-то, читал я, инквизиция использовала для пыток жестяную статую человека. Она раскрывалась на две половинки, а внутри вся была утыкана острыми иглами. Еретика вставляли в неё и захлопывали. Примерно такую же штуку создали наши медики, и ни один пилот не пойдёт в рейс, пока не побывает в «железной деве» — тесной кабине, в которой многочисленные датчики вытягивают из тебя информацию о составе крови, её давлении, пульсации, ритме сердца и мозга, о биоэлектрическом индексе и о мышечном потенциале. Я — пассажир. Мне не надо знать ничего. Объявят посадку — моё дело пойти за дежурной, пройти шлюз, затем мне покажут в салоне моё место, и — везите меня!
Я сидел в зале ожидания и впервые в жизни читал «Памятку для лиц, впервые вылетающих в межпланетный рейс». Занятно все это было. А вернее, все это помогало мне отвлечься от беспокойных и не очень-то весёлых мыслей.
Но вот прозвучал мотив «внимание», и я, как и прочие пассажиры, повернул голову к информационному экрану. На экране возникла девушка из персонала космопорта, вполне типовая — двухцветные волосы, космофлотская чёрная блузка, улыбка, полная обаяния. Она оглядела зал, остановила взгляд на мне и негромко сказала:
— Улисс Дружинин, тебя срочно вызывают в диспетчерскую.
Кто-нибудь из товарищей пилотов, подумал я. Передать что-нибудь на Луну…
Я пошёл не торопясь, не теряя достоинства, как и полагается пассажиру, которого должны обслуживать по всем правилам.
А спустя десять минут я уже томился в холодном нутре «железной девы»…
Надо же случиться такому: у первого пилота рожает жена. И первый пилот ужасно беспокоится. То есть он, конечно, и виду не показывает и хочет лететь, но провести «железную деву» ему, разумеется, не удалось. Подвёл пилота биоэлектрический индекс, и его безжалостно отстранили от рейса, чем ещё более усугубили его нервное состояние. А второй пилот — желторотый юнец, только что окончивший институт, и… Да что говорить, космофлот есть космофлот, никогда в нём не будет порядка. А я, понятное дело, тут как тут: удивительное у меня свойство влипать в разные истории!..
Ну ладно, может, оно и к лучшему — ещё раз, в последний раз, посидеть в рубке лунника.
И вот я уже сижу за командирским пультом, а второй пилот, с юношеским пушком на щеках и плечами многоборца, сидит в правом кресле и столь же откровенно, сколь и почтительно разглядывает меня — сказок наслушался, видно…
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Икар, — ответил он застенчиво.
— Родительское?
— Собственное, — сказал он и застеснялся ещё больше.
Я хотел съязвить, напомнить, что издавна старые лётчики считали Икара типичным аварийщиком, нарушителем инструкций, но воздержался.
— Икар так Икар, — сказал я. — Давай читать молитву.
Он послушно включил предполётный экран. На нем загорелась надпись: ГОРЮЧЕЕ?
Я посмотрел на указатель горючего и нажал кнопку «ДА».
Надпись сменилась новой: ЭКИПАЖ?
«ДА».
ПАССАЖИРЫ?
«ДА».
СВЯЗЬ?
«ДА».
Скучное это занятие — дублировать автоматику, которая и сама все знает, но ничего не поделаешь — ледяные правила космофлота требуют, чтобы командир лично ответил на все три десятка предполётных вопросов. Наконец мне позволили выйти на связь с дежурным диспетчером. Он прочёл мне условия полёта, которые я знал и без него. Но так было надо. Потом я получил разрешение на связь со стартом. И только после этого я, сняв предохранительный колпачок со стартовой кнопки, собрался включить автомат старта. Правый пилот так смотрел на мой палец, будто из него сейчас вырвется плазменный ураган.
— Икар, — сказал я, — нажми.
Ах, как сверкнули у него глаза!
— Можно? Мне? — переспросил он.
— Не переспрашивай командира, Икар. Не все это любят.
Ах, как старательно нажал он красную стартовую кнопку, сразу пересветившуюся зелёным светом, как благодарно посмотрел на меня!
Потом — такой привычный, такой знакомый рывок, когда кресло мягко утопает в гнезде амортизатора. Потом — педальная подножка вздрогнула, встретила мои ступни и вежливо приподняла их чуть выше, чтобы стабилизировать кровяное давление… Я вступил в свои командирские права — право присутствия при действиях автоматики.
Селеногорск по праздникам будто вымирает. Большинство селенитов улетает на шарик, остаются лишь самые необходимые вахты. Я шёл пустынными селеногорскими коридорами, скользя взглядом по стенам, разрисованным и исписанным здешними остряками.
Устрашающее табло «Не входить!» над дверями Узла космической связи не горело. Я постучался — никто не ответил. Неужели и Робин улетел на праздники? Дверь поддалась нажиму, я вошёл в холл. Здесь никого не было, кроме вычислительного автомата, из пасти которого торчал, как язык, кусок бледно-розовой плёнки. Я выдернул плёнку, посмотрел — ряды цифр и знаков. Из-за двери аппаратной донеслись голоса. Я заглянул туда.
Дед сидел спиной ко мне — сухонький, сутулый, в неизменной своей чёрной шапочке; перед ним стоял столик, заваленный таблицами и обрывками плёнки. А вдоль слепых, отдыхающих экранов прохаживался Робин, засунув руки в карманы комбинезона. Для полноты картины не хватало только «среднего звена» великой династии космических связистов. Но я знал, что Анатолий Греков занят сейчас другими делами — в Совете шла серия совещаний, разрабатывалась новая программа…
— Легко твердить «не годится, не годится», — говорил Робин, продолжая мерно вышагивать из угла в угол. — Если бы вы с отцом с самого начала сделали упор на элементарные планетологические вопросы, а не на теорию информации…
Тут он повернулся и увидел меня.
— Какими судьбами? — Робин широко развёл руки и заулыбался, но улыбка не согнала с его лица выражения озабоченности. — Садись, Улисс, сейчас мы…
— Без теории информации, — проскрипел Дед, — без выработки кода вообще не стало бы возможности обмена.