Плевать на все с гигантской секвойи
Шрифт:
Покончив с делами на фирме, он позвонил домой и предупредил, что вернется поздно.
– Миша, что с твоей машиной? – спросила Вика. – На ней какие-то странные вмятины…
– Знаю, но откуда они взялись, понятия не имею, – с трудом сдерживая смех, ответил он. Кому же в голову взбредет, что «БМВ» пострадал от козла Мишки? – Ничего, я завтра займусь этим.
Он побрился у себя в кабинете и на всякий случай набрал номер Марины. А вдруг все-таки она на даче? Но трубку сняла нянька. Он, изменив голос, попросил Ивана Ивановича.
– Ошиблись номером, – буркнула нянька.
Лифт не работал. Он легко взбежал на третий этаж. Позвонил. Сердце билось где-то в горле.
– Кто там? – раздался нянькин голос.
– Михаил Петрович. Откройте, прошу вас!
Дверь приоткрылась.
– Это
– Добрый вечер, Александра Ивановна!
– А никого нету.
– Марина еще не пришла?
– Так уехала она.
– Уехала? – У него упало сердце. – Куда уехала?
– Так в Турцию.
– А Миша?
– И Миша. Из-за него и поехала. А вы, гляжу, с цветочками…
– Ох да, возьмите цветы, прошу вас!
– Да мне-то зачем?
– А мне что с ними делать?
– Жене свезите. Обрадуется небось.
– Скажите, Александра Ивановна… Ах да, у меня тут и для вас подарочек есть, вот, конфеты… очень вкусные… А это для Миши… – Он протянул старухе высокую коробку с парусником.
– Это чего?
– Подарок для мальчика. Поставьте к нему в комнату… Он приедет, обрадуется.
– Ишь, бедолага, всем подарочки привез, а никого нету. Ладно уж, заходи, чаем напою, если не побрезгуешь со старухой-то чай пить.
– Спасибо, – почему-то обрадовался он.
Она впустила его, взяла из рук подарки.
– Проходи на кухню, я сейчас. Есть хочешь или только чайку?
– Чайку, если можно.
– Можно, отчего ж нельзя, а вареньице употребляешь?
– Спасибо, с удовольствием.
– Вот тут вишневое и абрикосовое.
– А Марина какое любит?
Старуха внимательно на него взглянула и опять полезла в буфет:
– Вот! Марино любимое… Специально для нее делаю, деликатес!
Он понял, что сердце Алюши смягчилось.
– Крыжовник? Обожаю крыжовенное варенье!
– Да не просто крыжовник, а в каждую крыжовину вишня запихнута! Вот уж канитель так канитель, но мне на Марю никаких трудов не жалко.
– О, как вкусно! В жизни такого не пробовал! – искренне восхитился Михаил Петрович.
– Твоя жена такого не варит?
– Моя жена вообще варенья не варит. Теща, правда, варит, но на такое она не способна! Чудо! Царское варенье!
– Его так и зовут «Царское варенье»!
– А вы конфеты откройте, Александра Ивановна, я их во Франции для вас купил специально!
– Ишь ты, надо же, удостоилась на старости лет! – засмеялась она, но явно была очень довольна. – Я их лучше для Мишки припасу. Он приедет, тогда и откроем.
– Александра Ивановна, пожалуйста, эти конфеты для вас. А Мише я куплю любые, какие он захочет! Ешьте и не думайте прятать.
– Нешто и вправду попробовать? Ладно, уговорил. Ты, я гляжу, любого уговоришь. Вернее, любую! Только смотри, я Марю в обиду не дам. Не погляжу, что ты мне конфеты привез, глазоньки-то выцарапаю, если Марю мою обидишь!
– Меньше всего на свете я хочу ее обидеть!
– А дети у тебя есть?
– Есть. Дочка. Ей уже двадцать три года. Замужем побывала, развелась.
– А внучков тебе не принесла?
– Нет пока.
– Сколько тебе годков-то?
– Пятьдесят один.
– Старый уж, а с виду не скажешь. Седина в бороду, выходит, а бес в ребро?
– Нет, Александра Ивановна, это не то… Мы с Мариной недавно познакомились, но я люблю ее уже много лет, даже сам не понимал, что это любовь…
– Это как же? – заинтересовалась старуха.
– Я ее впервые увидал восемнадцать лет назад. Увидал и на всю жизнь запомнил. Никогда не забывал… А тут случайно на чужой свадьбе встретил – и пропал… Совсем голову потерял… Видите, ничего от вас не скрываю.
– Ну и чего теперь? Какие твои намерения? Поматросить и бросить? – недобро прищурилась старуха.
– Да Бог с вами! Я люблю ее. Скажет она мне – брось все, я брошу!
– Ишь какой скорый! У тебя сколько жен-то было?
– Всего одна.
– Но баб наверняка немерено, и неизвестно еще, сколько детей по свету посеял…
– Ничего об этом не знаю, может, и есть где-то, но… – Он беспомощно развел руками. – Александра Ивановна, умоляю вас,
Она смерила его долгим взглядом, отправила в рот французскую конфету и сказала:
– Я тебе только одно расскажу, ты тогда поймешь, какая она. Но это будет про меня… Потому что про другие дела я ничего говорить не стану.
– Я весь внимание.
– Жила я с мужем, хорошо ли, плохо ли, но жила, на заводе работала, квартира у нас была, сына ро€стили, все как у людей. Сын вроде нормальный парень был, выпивал маленько, но не пьянствовал. Работящий, тихий, чего еще надо? Потом муж умер – на заводе покалечился, и вскорости прибрал его Господь. Это я теперь так говорю, я раньше ни в какого Бога не верила, нас так ро€стили – нету Бога, и все тут. А видать, все же есть… Виталька, сын-то мой, женился, невестку в дом привел, сперва она мне глянулась, справная такая девка, все в руках горит, уважительная, мамой меня называла… А только, гляжу, Виталька мой выпивать начал, да уж не выпивать, а пить по-серьезному. Я тревогу подняла, а Светка-то, невестка моя, все говорит: ничего, мама, не страшно, он так расслабляется, очень тяжело жить стало, вот он и хочет забыться. Ну что долго говорить… Напился он однажды, подрался, да и убил человека спьяну… Ну, ясно, в тюрьму попал. Мы со Светкой жилы с себя тянули, чтобы посылки ему таскать – одно, другое, третье… Потом в колонию его отправили. А тут завод наш встал. Зарплату не платят, живи как хошь… Вот однажды Светка мне и говорит, она как раз к Витальке в колонию съездила: мама, если дать хорошую взятку, Витальке срок скостят, сперва на химию переведут, а потом уж и вчистую отпустят, у него убийство-то непредумышленное было… А где ж денег-то на взятку добыть, спрашиваю? Она и говорит: квартиру давайте продадим, у меня уж и покупатель есть. А где ж, говорю, сами-то жить будем? Вы к сестре в деревню езжайте, там и поживете пока. В деревне и без зарплаты с голоду не помрешь. А я у брата пока поживу. Не то без мужика в доме мы скоро ножки протянем. Теперь-то понимаю, что дурость это все была, моя дурость, да ее подлость… А еще Виталька из колонии пишет: «Выручайте, помру я тут…» Ну и согласилась я квартиру продать. Светка все на себя взяла, с покупателем договорилась, за справками носилась, я ей доверенность подписала. Короче, продала она квартиру – да с деньгами и смылась. Виталька в колонии, я на улице… Поехала к сестре в деревню. Прожила у нее две недели, а она возьми и помри, язва у ней прободилась. А племяннички мои меня и выставили. Езжай, мол, откуда приехала. Денег на дорогу до Москвы дали, и все. Приехала я, дура старая, вышла на Комсомольскую площадь, а куда идти – один Бог знает. Решила все ж таки на завод свой податься, но там все глухо. Товарку свою бывшую, Татьяну, нашла, а у той у самой дела хуже некуда. Ночь я у ней переночевала, а утром она и говорит: одна тебе, Алюша, дорога. В домработницы. Ребятенка чужого нянчить. При нем и жить будешь, и кормиться… А у меня, у дуры, такое мнение было – на чужих работать вроде как зазорно. Рабочая, видите ли, гордость. Но кушать-то хочется, на вокзале ночевать я уж стара, да и вообще, хоть все и плохо, а помирать неохота еще. И вот иду я по улице, смотрю – скверик, села на лавочку, а на другой лавочке женщина, бледная, худая, замученная, но одетая хорошо, во всем заграничном, дорогом, ребятенка малого перепеленывает. И вот как Боженька мне что-то шепнул… Я к этой женщине обратилась. Зачем, мол, ребенка на сквере пеленаешь? А она мне: оставить его не с кем, а пить-есть надо, продукты в Москве не так просто купить, вот и приходится с собой таскать. А он уж все пеленки прописал. Я говорю: ты одна, что ли, живешь? Одна, отвечает. Ну я храбрости набралась и говорю: хочешь в няньки к тебе пойду, только за кров и пропитание? И рассказываю ей, что со мной приключилось. Она меня с улицы взяла, ребенка доверила, да еще и деньги платить стала, как облегчение вышло. Потом, как сменяла свою квартиру и мужнину вот на эту, комнату мне выделила, прописала… Вот с тех пор и нет у меня никого дороже. А сына моего в лагере убили… Вот такая история. Теперь понимаешь, почему я за Марю с Мишкой глотку кому хошь перегрызу?