Плевенские редуты
Шрифт:
— Так вот, знатца, — рассказывал нараспев рябой казак с ястребиным носом, — только я шашку над туркой занес, а он взмолился: «Аман!». Руки над головой скрестил. Ну, я, знатца, отвернулся, а энтот аман мне пулю в спину всадил.
— Они такие…
— Оммануть им запросто, имперья-то Оманская. Белый флаг, к примеру, выбросят, а сами в послов стреляют.
— А ранетых своих беспременно выручают, — сказал рябой. — Издаля на него аркан набрасывают и тащат к себе. Или сосед того ранетого надевает на него петлю, а турка из второй линии тянет…
— Это точно, поучиться ранетых спасать!
— Сколько нашего брата турке на добивку осталось!
— Не скажи, енерал Скобелев ни в жисть не оставит, — заступился словоохотливый рябой, — а ведь и здеся, в лазарете, есть турки ранетые, вон их юрта, — кивнул он в сторону палатки, где действительно после операции лежало несколько низамов.
— Я бы их добивал, как они наших, — стиснул зубы молодой, весь перебинтованный солдат, и белки его глаз зверовато сверкнули.
— Это нам не к образу! — возразил рябой.
— А вот я вам сказ дам про свово енерала Драгомира. В Тырново то было, — оживился сосед рябого, невидный мужичишка, с редкой, словно повыдерганной бороденкой и младенчески удивленными глазами, — приказал мне, тоись Драгомир, взять под стражу солдатика и вести за им. Куда деться — веду… Идеть этот горе-горький богоотступник, голову свесил. А за что веду человека — не ведаю. И енерал здесь жа, рядом вышагивает. Приходим, стал быть, в часть, за городом. Драгомир какому-то офицеру приказ дает: «Вызовить командира 11-й роты поручика Клычкова и его роту».
Ну, собралась рота, кругом стала, потому команды строем стоять не последувало. «Поручик Клычков, это ваш солдат?» — спрашивает енерал и на мово арестанта указует… «Так точно, ваше превосходительство, мой».
«Знаете, братцы, — это енерал уже к солдатам обратился, — что он хотел исделать?» Все молчат, ждут, как представление дале пойдет. «Хотел ограбить лавку болгарина! Вот что! — резанул Драгомир очами, навроде молней полыхнул. — Что за это полагается? Расстрел!» Молчат солдаты, поглядают на богоотступника, жалеють. «Но мы исделаем по-семейному, — грит Драгомир, — дайте каждый ему пощечину».
Солдатики повеселели, все лучше по морде огреть, чем в свово пулю пущать. После двадцатой оплеухи заплакал солдат. Верно, от обиды. Били-то его не дюже сильно. А Драгомир грит: «Ну, будя. Поучили и будя. Теперя, грит, самый раз и простить… Нехай, грит, теперь, кто бил, поцалуют его».
— Ну, а он как?
— Отвергался.
В отдалении послышалась дробь конских копыт, и в расположение госпиталя влетел Скобелев на чистокровном белом арабе в розовую крапинку. Бросил повода казаку-ординарцу, быстрым шагом пошел к солдатам. Они все сразу оживились, задвигались:
— Наш-то кочет.
— Эт точно: ране всех встает, где опасно, голос подает.
Скобелев остановился возле пожилого солдата с загипсованной ногой:
— Здорово, Васильчиков!
— Здравия желаю, ваше превосходительство, — браво гаркнул солдат, в приветливой улыбке открывая ярко-красные десны и очень крупные, похожие на желтоватые зерна початка зубы.
— Как рана?
Солдат поднял бесхитростные, широко расставленные глаза:
— Господин дохтор семь косточек вымали… Они там вередили…
— Ну, гляди, выздоравливай да обратно в батальон!
— Покорно благодарю за ваше неоставление, — искренне сказал Васильчиков, но горестно подумал: «Эх-хе… Обратно в батальон! Калекой останусь. За сохой на одной ноге не поскачешь… Теперя только на паперть итить…».
Возле дерева лежал весь обинтованный солдат, у него извлекли две пули из правой руки, четыре — из правой ноги, и три — из плеча.
— Жив, Проскурин? — спросил Скобелев, видевший в бою, как геройски дрался этот солдат.
— Ничего. Жив, — слабым голосом ответил Проскурин. — Как ампературу померили да порошки дали — полегчало, и вздох опять идеть. Очень порошки пользительные.
— Э, да здесь и Епифанов! Поздравляю тебя с присвоением за храбрость звания младшего унтер-офицера.
Егор приподнялся на локте, радостно воскликнул:
— Рад стараться, вашество!
Скобелев сдернул с головы фуражку. Два Георгия на его груди приподнялись и снова легли. Обращаясь ко всем, сказал:
— Вы храбры, но это не заслуга, а черта русского человека. Вы бесстрашны. Хотя плюньте тому в глаза, кто будет уверять, что в бою не знает страха. И все же вы прославили себя на весь мир. Счастлив, что служу с вами.
Он постоял, склонив голову, словно перед знаменем. Про себя дал обет: «Жив останусь — в селе Спасском устрою инвалидский дом для ветеранов». Надев фуражку, весело крикнул ординарцу:
— Суходолов! Давай сюда гостинец.
Казак на плече притащил огромный мешок с грецкими орехами. Подмигнув, Егору, бросил мешок на землю возле него так, что орехи дробно простучали.
Скобелев весело посоветовал:
— Рукам силу нагуливайте, дробя орешки-то. Да выздоравливайте поскорее. А я еще к офицерам загляну…
Фельдшер провел Скобелева к круглой палатке Бекасова. Михаил Дмитриевич несказанно обрадовался, увидев здесь и Верещагина. Они обнялись.
— Здравствуйте, Базилий Базильевич! Капитан! — обратился Скобелев к Федору Ивановичу. — Вы представлены к ордену Станислава, о чем я с удовольствием и сообщаю.