Плевенские редуты
Шрифт:
— Ментовка. Не хуже нашего спотыкача.
И себе налил слабенький черпанекий димиат. Они выпили.
— Ваше пр-ство, — наконец осмелился Суходолов, — явите милость, отпустить на малость… знакомые здеея…
Скобелев посмотрел понимающими, смеющимися глазами:
— Ночи, казак, хватит?
— Да я…
Но генерал перебил:
— Чтоб в шесть утра был при мне.
Алексея как ветром сдуло.
Скобелев подумал с завистью: «Молодость». И вдруг почувствовал себя пожилым, очень одиноким человеком.
Алексей подходил к знакомой калитке. «Навроде бы опустелый дом, никого не видно. Иль беда какая?» — окатила сердце тревога.
Он взбежал по ступенькам и открыл дверь в комнату. У окна, на лавке, склонив голову над вязаньем, сидела Кремена. Светильник освещал ее русую голову, проворно бегающие пальцы.
Кремена подняла глаза, вскрикнула, бросилась ему навстречу:
— Алъоша!
Он целовал ее губы, шею, руки, глаза. Кремена отдавалась ласке. Возвратился с того света ее желанный. Не было за эти месяцы разлуки такого дня и часа, чтобы не думала она о своем казаке. Ночью просыпалась в жару, шептала: «Жив ли ты, Алъоша? Только прилети, прискачи, занежу тебя». И вот он здесь: сильный, с руками ласковыми и жадными…
Кто-то вроде бы стукнул во дворе. Алексей с трудом оторвался от нее:
— Отец?
— Нет, татко на два ден уехал на поминки к родственник… ближне село…
Алексей проснулся, когда во дворе было еще темно. В открытом окне виднелось небо без звезд. На руке его спала усталая, счастливая Кремена. Алексей уткнулся губами в ее волосы, пахнущие маслиной, прогретой солнцем. Еще продолжая спать, она прошептала:
— Мой Алъоша…
Он разбудил Кремену поцелуями:
— Кременушка… Мне итить пора… Только ты твердо знай: возвернусь с войны, поженимся… Ты знай…
— Аз ще те чакам, — тихо сказала Кремена.
Горласто запели где-то рядом петухи, проскрипела на улице повозка, развиднялось небо, процеживая в окно неясный свет.
До гостиницы бега было еще несколько минут, когда городские часы пробили шесть раз.
Скобелев, стоял внизу, у входа в гостиницу, поджидая нарушителя. Ноздри его яростно раздувались:
— Почему опоздал?
Суходолов молчал, не говорить же генералу, что нет часов, да и какое значение теперь имело оправдание.
— Я спрашиваю, сукин сын, каналья, приказ слышал? Если каждый будет так службу нести, бардак всесветский получится из армии! Ночи мало — утро прихватил?
Он потряс над головой кулаком, достав записную книжку в сафьяновом переплете, что-то написал на листке, вырвал его, складывая вдвое, протянул Суходолову:
— В Бухарест разгильдяя не возьму! Отправляйся назад, в части тебя накажут. Это передашь командиру своего полка.
Представил, как полковник поглядит, испепеляя провинившегося казачка, не даст ему спуску. Но сказал себе: «Такое прощать нельзя».
— Иди!
Во «второй Париж», как любили называть свою столицу румыны, Михаил Дмитриевич прибыл в середине сентября.
Немного отдохнув с дороги, вышел на широкую центральную улицу с роскошными магазинами, особняками, ресторанами «Гранд-отель», «Метрополь». Город действительно был европейским.
Бульвары заполнили молодые матери с прическами а-ля Екатерина II. Детские коляски, словно устроили их вернисаж, состязались в инкрустациях, особых ручках и колесах. Мимо Скобелева прошел молодой человек в соломенной шляпе-канотье, в гамашах с перламутровыми пуговицами.
Оказывается, — Михаил Дмитриевич успел забыть об атом, — на свете есть, кроме окопов, заливаемых жидкой грязью, кроме развороченных животов, оторванных рук и ног, на свете есть и хорошенькие женщины, и бродячие музыканты, пиликающие: «Мэ юбешть? Спуне-да!» [31] , и шарманщик с обезьянкой, и вертепы, куда слетелись со всего света девицы легкого чтения. И просто пронизанный солнцем сентябрьский воздух, не прошиваемый пулями.
Достав длинный шелковый кошелек с колечками, Михаил Дмитриевич купил у смуглой девчонки букетик гвоздик, заплатив по-царски целый золотой. Черт возьми, как приятно транжирить деньги!
31
«Ты меня любишь? Скажи — да!» (рум.).
…Звенела конка. Окна домов были приветливо открыты и не боялись, что в них влетит граната. Начинающая желтеть зелень увивала террасы и балконы. Где-то играла модную арию из «Дочери полка» гитара. Важно проехали верхом на жирных конях жандармы с карабинами и в металлических шишаках. «Их бы отправить в атаку на редут, — беззлобно усмехнулся Скобелев, — быстро б растеряли свои шишаки».
Кувыркался гибкий уличный гимнаст, а его жена, тоненькая, как тростиночка, с грудью подростка, собирала в шляпы галаганы [32] .
32
Мелкая румынская монета.
Броская афиша на круглой тумбе возле киоска с сельтерской водой извещала о выступлении известной певицы графини Садовской. С афиши на Скобелева задорно глядела красавица со вздернутым носиком. «Непременно пойду, — пообещал себе Михаил Дмитриевич, — может быть, даже удастся приволочиться… Сегодня я блондин».
У дворца князя Кароля застыли итальянские берсальеры: лоскутные, как у шутов, штаны, белые чулки, береты с помпонами, средневековые алебарды в руках.
Над городом летали красные, желтые, синие — цвета национального флага — бумажные змеи, стоял шум от трещоток, глиняных свистулек, криков продавцов:
— Дульчац! Дульчац! [33] .
На площади виртуозно ловили кегли жонглеры, кружилась карусель, взвивались качели и женские юбки колоколами падали вниз.
Модник с эспаньолкой, в вельветовом пиджаке, штанах в крупную клетку игриво улыбался катальщицам.
Возле газетного киоска дородный господин в пальмерстоне покупал английскую газету «Standart». Скобелев, кроме нее, купил немецкую «K"olnische Zeitung», австрийскую «Neue Freie», местную и русские. С жадностью полистал страницы, пахнущие типографской краской. То и дело попадались его портреты, крикливые заголовки: «Мученики редута», «Белый шайтан». Михаил Дмитриевич довольно улыбнулся: «Ну что же, шайтан так шайтан».
33
Сладости! Сладости! (рум.).