Плёвое дельце на двести баксов
Шрифт:
— Машина как машина, — вновь обиделся Владимир Евгеньевич. — А такого качества как «Волга» сейчас вообще автомобили не делают.
— Значит, твоя. А она на ходу?
— Естественно. Такие машины практически не ломаются.
— А ты не хочешь искупаться? — совсем неожиданно предложила Ирина.
— И для этого нужна машина? — Дерябин недоуменно воззрился на собеседницу.
— Нет. Но твоя тачка нам пригодится позже. Сейчас хорошо бы освежиться. Тут, если спуститься с холма, окажешься на небольшом диком пляже. Там сейчас никого не может
Освежиться бы, конечно, не мешало, задумался доктор, ведь он даже не умывался более суток. Ну а самое главное — девушке придется на пляже раздеться…
— А вода не холодная? — спросил он как-то автоматически, и сам испугался собственного неосторожного вопроса: вдруг Ирина действительно убоится прохладной августовской водицы и откажется от своего предложения?
— Ну что ты, док?! — весело улыбнулась девушка. — Август-то какой в этом году стоит! Сейчас на улице за двадцать, река за день нагрелась, и у берега должна быть очень теплой.
— Тогда пошли!? — быстро предложил Владимир Евгеньевич.
— Да, только возьми с собой ключи от машины и спрячь куда-нибудь под топчан, что ли, свои шпионские инструменты. Конечно, вряд ли сюда кто-нибудь заявится, но все-таки… — Сама же она подхватила большую наплечную сумку, с которой и прибыла в эту избенку, небрежно бросила туда, вызвав при этом у Дерябина очередное нервное (но уже легкое) потрясение, его «вальтер» и направилась к выходу.
Они спускались вниз по петляющей, едва заметной тропинке по смешанному редколесью — березы, осины, небольшие дубы.
Да, погода стояла не по сезону теплая, но листья уже густо застилали склоны холма, причем многие из них успели пожелтеть и покраснеть.
Владимир Евгеньевич знал, почему так произошло: все эти столь рано увядшие листья сорвало с деревьев еще в конце июня, когда по здешним местам пронесся небольшой, но очень злобный ураган.
Конец июня… Подумать только — он тогда еще и не знал о существовании Ирины Долинской, идущей сейчас впереди него в открытой майке и обтягивающих шортиках, и само ее передвижение по склону, видимое напряжение и расслабление ее упругого тела все более возбуждало его.
Конец июня… Он тогда не только не знал Ирину — Дерябину и в голову не приходило, что ему когда-нибудь вот так, немедленно и всерьез, вдруг захочется женщину.
С этим полом он всегда испытывал проблемы. Не то что бы Владимир Евгеньевич был нехорош собой, панически боялся неудач в постели или являлся асексуалом от природы. Скорее, наоборот. Хорошо сложен и симпатичен, он, даже будучи уже немолодым человеком, чувствовал на себе заинтересованные взгляды своих студенток и в душе был совсем не прочь иметь с какой-либо из них короткий, да пусть и долгосрочный роман, а то и просто взять ее в жены. Но его жизнь как-то очень неудачно сложилась именно в этой области человеческого бытия.
Женился он, являясь еще совсем молодым аспирантом, грубо говоря по расчету, на дочке проректора университета. И, в общем-то, не он взял Анну в жены, а его взяли в мужья. Этот брак ему был совершенно необходим для служебной карьеры — он давал возможность способному, но не имеющему «руки» в своем родном вузе Володе Дерябину, с помощью обретенного влиятельного тестя, вступить в партию и прорваться на престижную кафедру Истории КПСС.
Все так, по намеченному плану, и произошло. Потом он стал заведующим кафедрой и еще через какое-то время — деканом исторического факультета.
Но вот семейная жизнь не задалась. Не сработала народная мудрость: стерпится — слюбится. С каждым годом вынужденная близость с нелюбимой женой все более раздражала его.
Супруга это, конечно, чувствовала и стала искать более комфортный для себя вариант на стороне. И нашла.
Самый разумный и естественный вроде бы в данной ситуации выход — развод — был в то время совершенно невозможен.
Молодой Дерябин еще только стремился к административным высотам, а развод ставил крест на его амбициях: таковы были реалии советской системы жизнеустройства.
В схожей ситуации оказалась его жена Анна. Она тоже работала в университете преподавателем, только на другом факультете — филологическом, и тоже стремилась руководить, как минимум, кафедрой.
Они все-таки разошлись, но — неофициально. Жили отдельно, однако на общеуниверситетских мероприятиях держались вместе, демонстрируя благополучие своего брака.
В курсе происшедшего был только тесть, но он, как умудренный жизненным опытом человек и партийным стажем коммунист, естественно, помалкивал и публично подыгрывал им обоим.
В результате Дерябин заданной административной вершины достиг, но, чтобы все это в один момент не потерять, даже боялся завести роман на стороне.
И сейчас, глядя на ритмично вибрирующий зад Ирины Долинской, он вспоминал, как песочили на парткоме, потом исключили из партии и в конце концов попросили из университета одного преподавателя, когда выяснилось, что у того приключился роман со студенткой из его группы.
Насколько же ярко и жарко выступал тогда на заседании партийного комитета завкафедрой Дерябин, когда клеймил своего коллегу! Какие экспрессивные эпитеты приводил, какие эмоциональные фигуры речи применял!
Справедливости ради, не все с этим любовным романом было чисто. Между собой коллеги поговаривали, что данный преподаватель Маклаков склонил уже не одну студентку к сожительству за положительные оценки в зачетке. Но на парткоме, правда, говорить о такого рода делах не решились: все понимали — это уже несмываемое пятно не только на всем факультете и университете, но и на советском высшем образовании вообще.
Наконец, ближе к девяностым годам, вопросы моральной репутации вузовского преподавательского корпуса стали всем по фигу, и супруги Дерябины смогли мирно, тихо и незаметно разойтись.