Плод воображения
Шрифт:
Это были мгновения свободы, неведомой ей прежде. И если обретение свободы стало возможным только в отчаянном броске навстречу смерти, то чего стоила ее сраная жизнь?
Она бежала, превратившись в отличную мишень, и от сильнейшего, пронзавшего ее подобно оргазму, ощущения, что страх преодолен, заткнулся даже внутренний голос. Ну и что, что она повзрослела за несколько секунд до того, как умрет? Ведь могла вообще не повзрослеть. Могла попасть в очередную ловушку, снова поддаться силе — на этот раз хорошо замаскировавшейся под бескорыстную доброту и готовность к самопожертвованию…
Краем глаза она заметила, как рухнул
Что-то хлестнуло Елизавету по плечу — сначала она подумала, ветка, — но потом ощутила, как от места удара по руке распространяется ноющая боль. Ее ранило? Она всё еще не верила до конца, что это происходит с ней. Эти… которые должны были охранять ее… стреляли в нее, принимая за… за кого? За врага? А может быть, за животное? Во всяком случае, ее жизнь, похоже, мало стоила в их глазах, потому что команды прекратить огонь не последовало даже тогда, когда она выскочила из сада на улицу через дыру в заборе и сделалось очевидным, что она не вооружена.
У нее не осталось сил бежать дальше — возможно, это ее и спасло. Она упала, оказавшись в скрещенных конусах света от фар. Полуослепленная, она могла различить только силуэты, припавшие к темным коробкам автофургонов. Никто не дернулся, чтобы помочь ей; через секунду до нее дошло — почему. Они не хотели рисковать своими шкурами, оказавшись на открытом месте.
Елизавета и сама чувствовала себя жестяным зайцем в тире, в которого не попал бы только младенец. Она поползла туда, где ближе всего была граница темноты, казавшейся ей теперь спасительной. Одна рука волочилась, словно бесполезный придаток, другую она до крови ободрала об асфальт, и то же случилось с ее коленями — брюки порвались еще раньше, она не заметила когда. Каждое движение причиняло жгучую боль, как будто ее высекли розгами, а затем бросили на рассыпанную соль…
Наконец она достигла темноты, и тут чья-то фигура всё-таки метнулась к ней из-за фургона. Елизавета почуяла аромат хорошего мужского одеколона, смешанный с каким-то другим, уже не столь приятным запахом, — возможно, это был пот от возбуждения и выброса адреналина. Человек грубо схватил ее — сначала сзади под мышками, а потом за раненую руку.
Лиза думала, что после недавней встречи с незнакомцем на залитой солнечным светом улице уже никогда не закричит.
Но она ошибалась.
56. Лада бредет на ощупь
Она открыла глаза, однако окутывавшая ее бархатная чернота осталась прежней. В этой кромешной тьме сознание пульсировало, то сжимаясь в точку, то пытаясь совершить побег куда-то за пределы тела. Поэтому Лада не сразу поняла, что с ней.
Может, ее похоронили заживо?
Ужас впился в скальп миллионом игл, сердце пропустило пару ударов. Где еще бывает так темно, если не в засыпанном землей гробу на метровой глубине? Потом она вспомнила где — в заброшенной церкви, ночью.
Пришло ощущение холода, окоченевших конечностей, твердого камня, на котором она лежала лицом вверх. Боль («куда же без тебя») сообщала о возвращении к жизни вспышками без света, а те постепенно слились в одну непрерывную изматывающую пытку. Колючая проволока, продетая сквозь внутренности, вряд ли причиняла бы большее страдание…
Правая рука была придавлена чем-то тяжелым. Лада попыталась пошевелить ею и поняла, что пальцы всё еще сжимают рукоять пистолета. Значит, существо в черном даже не потрудилось забрать у нее
Если бы не холод, можно было бы лежать еще долго. И ей хотелось лежать, чтобы не спугнуть смерть, которая сейчас казалась чуть ли не сестрой милосердия — ее белый чепец, тускло засветившийся от радиации воспаленного воображения, уже мелькал сквозь пелену секунд и минут, падавших на Ладу из темноты подобно тяжелому мокрому снегу.
Но тут, кстати или некстати, она вспомнила Парахода, и это помогло ей собраться, чтобы побороться еще немного. Особого смысла в борьбе она не видела, однако условия сделки надо выполнять. Преодолевая боль, она кое-как слепила вопившие о пощаде части тела в единое целое, и это целое попыталось встать. Она видела что-то такое в мультфильмах — раздавленные коты сгребали себя в бесформенную кучку, после чего кучка снова приобретала исходные очертания персонажа — живого и невредимого.
До невредимости Ладе было очень далеко, тем не менее она сумела стать на четвереньки, затем начала подниматься на ноги, заодно задумавшись, в каком направлении двигаться. Для начала добраться бы до стены, а дальше, возможно, будет легче…
Она выпрямилась и тут же закашлялась. Кашель был тяжелый, нутряной, выворачивающий наизнанку. Когда он закончился, она не сразу поняла, откуда доносится шум. Звук казался знакомым, но искаженным, словно пропущенным через какой-то преобразователь. И тут до нее дошло, что означает этот приглушенный темнотой шелест. Потревоженные летучие мыши возились где-то над нею — как она надеялась, достаточно высоко.
Лада сделала шаг, второй и едва не упала, наткнувшись на что-то, слишком легкое для человеческого тела и слишком мягкое для миски с огарком свечи. Наклонившись, она нащупала свою сумку, о которой умудрилась забыть. Судя по всему, ее содержимое осталось нетронутым. Лада перебросила лямку через плечо и потащилась в темноту наугад, уповая на то, что чувство направления не притупилось настолько, чтобы заставить ее ходить по кругу.
Спустя десяток шагов она наконец уперлась в стену, привалилась к ней и задала себе вопрос: «Может, я ослепла?» Даже если ни капли не жалеть себя, это был бы страшный финал. Едва ли не самый страшный из всех, которые распределяет судьба (сама, похоже, немного подслеповатая), не особо беспокоясь насчет справедливости, — или даже из тех, которые способны выдумать гребаные писатели. Конечно, главным образом она имела в виду эту скотину Барского…
Снова вернулись мысли о слепоте. Лада поднесла к глазам левую руку и только теперь почувствовала, что запястье сдавлено, словно охваченное твердыми холодными пальцами, нащупывающими пульс. Это были, конечно, не пальцы, а что-то очень похожее на браслет, который ей надели на правую руку при пересечении Периметра. Очень похожее, если не учитывать незначительной разницы в размерах.
Она потрогала «свой» браслет, чтобы убедиться: он по-прежнему на месте. Никто не приехал за ней; никто не пытался выяснить, что случилось. Получается так: либо Барский сильно ошибался относительно возможностей Большого Брата, либо начинка вышла из строя, либо существо в черном вырубило Ладу так аккуратно, что никто не заметил «неприемлемого воздействия». Можно сказать, существо в черном уложило ее спать. И надело второй браслет (чей?!) на ее левую руку.