Плоды свободы

Астахова Людмила Викторовна

Теперь-то Джойана вспоминала о проделках жестокосердной шуриа со снисхождением и улыбкой, а прежде злилась и негодовала. Ведь Элишва так ни разу не явилась духом после смерти. Не захотела.

Кто же знал, что страшные сказки оживут и обретут плоть в диллайнском гнезде – в Этенхари? Уж точно не маленькая шурианская женщина. А еще говорили, будто в прежние времена, в самые первые годы завоевания Джезима детьми Дилах, они замуровывали преступников в стенах темниц заживо.

Бывшая калива навалилась всей своей каменной тушей на щуплую шурианку, сдавила со всех сторон ледяными пеленами, засыпала глаза прахом, заткнула рот вязкой гнилью, облепила с ног до головы липкой паутиной. Воздух с едва

уловимым, но поразительно стойким запахом разложения не хотел литься в легкие. А если Джоне удавалось отдышаться, то она прямо чувствовала, как внутрь проникает пыль, грязь и тлен. Кожа нестерпимо зудела, словно крошечные бабочки, вроде моли, или паучки ползают по всему телу, забираются во все отверстия, прогрызают крошечные дырочки и откладывают туда яйца.

«Тебе все это мерещится. Ты же своими глазами видишь – нет никаких бабочек-паучков, – уговаривала себя пленница. – Это все магия эсмондов. Терпи!»

Терпение – отнюдь не самая главная шурианская добродетель, и Джойана редко когда могла похвастаться большими ее запасами. Но здесь и сейчас нельзя дать слабину. Ни в коем разе! Иначе шуриа начнет кататься по полу с воплями, раздирая до крови собственную кожу. И окончательно сойдет с ума.

Спасала только ненависть к аннис, к Итэль Сар персонально, и к каждой из ее товарок. В когтях у Хереварда Оро Джона чувствовала бы себя лучше и увереннее, чем рядом с этими хищницами.

– Не верь их унылым мордашкам, ир-Сэйган, – нашептывала Священная Невеста распухшим, многократно прикушенным языком. – Не сочувствуй их увечьям. Каждая из этих тварей заслужила быть поджаренной на костре со снятой заживо кожей. Их души чернее сажи в дымоходе, их преступлениям нет числа. Верь мне. Я вижу.

Джона видела. Черные скрюченные мертвецы – пожива огня – по сравнению с духами аннис просто красавцы, и эманации ненависти, исходящие от магичек, сшибают с ног сильнее запаха из смердящей братской могилы брошенных без погребения жертв войны.

– Бежать отсюда надо, – рыкнул зло ролфи в ответ на мистические бредни Джоны.

Благословен будь, практичный сын серебряной Морайг! Только вам, бешеные и неистовые, под силу взять судьбу за усы, шикнуть, плюнуть и заставить подчиниться вашей воле. Кабы не ир-Сэйган – простой солдат без капли воображения, так бы и сидела шуриа, свернувшись в клубок и покорно ожидая смерти.

А то, что луна четвертая взошла… И взошла. Не могла не взойти.

Однажды у одного из Аластаровых паровых молотов, из тех, самых первых, грубо сработанных и несовершенных, случилась поломка. Какая-то железная финтюлька, название которой Джона так и не запомнила, сорвалась с резьбы. Ошибка в расчетах, напряжение металла, что-то ужасное на хрустящем языке ученых мужей.

Ах, как же она летела через весь цех! Обгоняя грохот и вопли, сверкающая, не ведающая преград… Всемогущая! Чистая сила, чистая смерть, символ и знак того самого, непоправимого. Она сорвалась и летит, не ведая цели и смысла.

Так и все они, все до единого – Джона в заточении и Грэйн в неведомых странствиях, одержимый Аластар и бешеный Вилдайр, Рамман, Джэйфф, Идгард, Шеррар и эта загадочная северянка, весь Джезим с Архипелагом и Шантой в придачу, и неведомый северный континент, населенный мертвяками, – они тоже летят, как осколки взорвавшейся картечной гранаты. Всемогущие и одновременно ничтожные.

Все уже случилось. Возврата нет.

– Сделай что-нибудь, Кэйррон, – попросила Джона.

И помчалась вместе со всеми навстречу неведомой и далекой цели. А что? В хорошей компании чего только ни сделаешь.

Кэйррон ир-Сэйган, капрал

Временно

исполняющий обязанности телохранителя Ее милости Священной Невесты капрал ир-Сэйган не без оснований всегда считал себя человеком благочестивым. Лунных богинь он почитал исправно, как то и пристало истинному ролфи, пусть не удостоенному посвящения, однако ж искренне верному Оддэйну и дочерям его. И во всяком происшествии, явно выходящем за границы его разумения, Сэйган усматривал их, богинь, высшую волю, недоступную убогому пониманию смертных. Потому светопреставление и дивные небесные явления молодой человек воспринял с абсолютным спокойствием. Коли явилась на небе четвертая луна, значит, богам так угодно. Чего ж тут гадать-то? Разве что помолиться и благодарствовать, что не огненный дождь, содрогание земли или еще чего похуже стряслось. Ну, и родительскую свечку зажечь не мешало бы, так, на всякий случай.

А вот диллайны, видать, всполошились, особливо бабы их. С первого взгляда, конечно, и не поймешь, однако Сэйган уже так насмотрелся, что различал перемену в настроениях тюремщиков и тюремщиц не по шевелению брови даже, а по ихнему совиному лупанью. Давеча два раза лупнула глазищами та девка, что их милости простыни меняла и самого капрала каким-то порошком пользовала, а нынче, когда ведро поганое выносила, так трижды моргнула. Видать, беспокоится.

Капрал, заметив, что от диллайнских порошков больно уж крепкий сон, лекарство пить перестал, а порошочки тайком собирал в бумажный кулечек. Глядишь, другой раз и пригодится. Ее змейству опять же для душевного успокоения не помешало бы, а то совсем извелась взаперти, бедная, аж в прозелень посинела. И так кожа да косточки была, а теперь и вовсе, того и гляди, выскользнет из шкурки, ровно настоящая гадючка.

А выскользнуть или, как оно шуриям и пристало, ускользать, похоже, настало самое время. Потому как нынче ночью желтоглазые, видать, что-то затеяли… эдакое, а что диллайнам хорошо, то честному ролфи худо. И шурианке, кстати, тоже боком выйти может.

Убедившись, что тюремщиков не слыхать, Сэйган отошел от двери, у которой уже целый час проторчал, прижимаясь то одним, то другим ухом к обитым свинцом створкам.

– Ваша милость, – воззвал он к Священной Невесте, неподвижно свернувшейся в кресле. – Ну ваша ж милость! Поднимите глазки-то! Должно, и не придут сегодня. Никак, колдовать затеяли? Чуете, ваша милость?

– Чую… – после долгой паузы подала-таки голос шуриа. Голос женщины, и без того негромкий, в глухой тишине этого каменного мешка прозвучал и вовсе шипением, но не зловещим, а беззащитным каким-то, будто Священная Невеста собралась, как говаривал папаша-Сэйган, «дать дуба». Замерзала она тут, знамо дело. Сырость да холод – стены-то каменные, что протапливай, что нет, а зимой в каземате сидеть никому не на пользу, тем паче бабенке, тьфу ты, дамочке, такого деликатного сложения. Кэйррон за время плена уж и так, и этак ее от холода сберечь пытался, да что толку? Теплолюбивая княгиня застывала в этом поганом кублище, будто змея по осени, сонная была и квелая. Наплевав на робость и приличия, Сэйган наладился растирать ей ножки да ручонки, и уж подумывал, не укладывать ли ее милость себе под бок, чтоб отогрелась.

– А коли чуете, так и ладно, – ролфи деловито пошарил под своим тюфячком, где у него была захоронка. Краюшки припрятывал на случай побега. На пустой желудок разве ж много набегаешь? – Я так мыслю, не до нас им в такую-то ночку. Верно ли, ваша милость?

– Верно, – эхом отозвалась шурианка, будто очнувшись. – Не до нас.

– Ну, так лучше и времени не придумаешь, миледи. Надобно нам с вами отсюдова когти рвать, как папаша мой говорит. Пора утекать. Ну-тка, погрызите-ка покуда сухарик, а я кой-чего разведаю…