Плоды зимы
Шрифт:
Поймет ли наконец мать, что ее сыну не хватает рассудительности, здравого смысла, мужества — всего того, что дает человеку возможность до конца жизни прожить честно? А как же Поль? Но у Поля хоть специальность есть. Он преуспевает.
Живопись — профессия? Хороша профессия, отрастил бороду и волосы и таскается с покойником под мышкой!
Отец все время ворчал. Он давал выход своему раздражению и, по мере того как оно испарялось, приходил к мысли, что лучше молчать. Ссора перед отъездом не приведет ни к чему. Жюльен уедет, и тогда, возможно, в доме опять наступит мир.
31
Отъезд
В тот же вечер Вентренье принес удостоверение личности и продовольственные карточки. О маки он больше не заговаривал. Вероятно, он понял, что ни мать, ни сына этот выход не устраивает. Он только медленно, пожалуй даже хмуро, пояснил:
— У тебя изменены имя и фамилия и возраст. Удостоверение личности выдано тебе здесь, потому что ты жил тут, в городе, хотя родился в Филипвилле, откуда тебя вывезли в младенческом возрасте, когда твои родители переехали сюда. Значит, ты ничего не помнишь, что вполне естественно. Мы поступаем так с единственной целью, чтобы невозможно было проверить.
— А как его теперь звать по удостоверению? — спросила мать.
— Вы меня простите, мадам Дюбуа, но я думаю, что лучше никому этого не знать. Я, конечно, понимаю, что вы не пойдете трезвонить по всему городу, но таково правило безопасности.
Мать и бровью не повела. Отец посмотрел на Вентренье, но взгляд того не выражал ничего особенного. Казалось, Вентренье выполняет свою обычную работу.
— Понимаете, против этой меры не возражают даже жены. Вы не сможете писать сыну, но он вполне может время от времени давать вам знать о себе, присылать открытки каждый раз, как будет менять место жительства.
Вентренье помолчал, потом более сухим тоном добавил:
— Жюльена гестапо и петеновская милиция не разыскивают, они разыскивают тех, кого подозревают в участии в Сопротивлении. Он только уклоняется от отправки в Германию на принудительные работы, и жандармы разыскивают его как дезертира… В такое время, как сейчас, бригаду шпиков за ним не отправят. Если он будет осторожен, ему абсолютно ничто не грозит… Я даже не уверен, что следят за вашей перепиской.
В. тоне, каким это было сказано, слышалась даже некоторая ирония. Отец посмотрел на Жюльена, но тот и бровью не повел. Он держал удостоверение и карточки и посматривал на них, не решаясь развернуть.
Вентренье не стал задерживаться. Он отказался выпить стаканчик, пожал всем троим руку и вышел, сказав Жюльену:
— Тебе я все же пожелаю: ни пуха ни пера!
Уже на площадке он обернулся.
— Что касается удостоверения и карточек, — прибавил он, — я, само собой разумеется, полагаюсь на вас… Вы понимаете, чем я рискую.
Все произошло так быстро, что отец не мог даже вставить слово. Мать только-только успела поблагодарить Вентренье. И вот они опять остались втроем, не двигались, молчали. Жюльен, звавшийся уже не Жюльеном, все еще держал в руках удостоверение и карточки и не решался их развернуть. В конце концов он сунул их в карман.
— Так, — сказал
— Господи, чего только не приходится переживать! — вздохнула мать.
Отец откашлялся, встал, чтобы сплюнуть в топку, и сел на свое излюбленное место.
И опять наступила тишина. Тишина, нарушаемая только матерью, которая готовила ужин и накрывала на стол, гремя кастрюлями и тарелками. Жюльен курил, опершись локтем о стол, напротив него, как всегда, повернувшись к столу вполоборота и протянув ноги к плите, отец тоже курил сигарету, которой угостил его сын.
Они сидели тут, в этот последний вечер, который им осталось провести вместе. Их обступила тишина. Тьма сгущалась вокруг дома. В печке, не потрескивая, тихо горели дрова. Ни шума ветра. Ничего.
И когда с ужином было покончено и посуда убрана, по-настоящему ощутилась пустота.
Отец выпил липовый отвар и поднялся.
— Спокойной ночи, — сказал он.
Жюльен тоже поднялся.
— Я попрощаюсь с тобой, до свиданья, — сказал он.
— Нет, я встану до твоего ухода.
— Не стоит.
— Нет, я встану.
Отец шагнул на нижнюю ступеньку лестницы, подкрутил фитилек в коптилке, которую держал в правой руке, в левую взял ночной горшок и повторил:
— Спокойной ночи. Жена и сын тоже пожелали ему спокойной ночи, и он стал медленно подыматься по лестнице.
32
Отец за всю ночь вздремнул всего раза два-три. Он слышал, как часа через два после него сын и жена поднялись наверх. Он ничего не сказал. И всю ночь чувствовал, что жена тоже не спит. Она, конечно, не думала, что он уснул, но ничего не говорила.
Они лежали бок о бок, стараясь не шевелиться. Лежали совсем рядом, и в то же время их разделяло молчание, в котором они замкнулись.
Утром мать встала загодя, тихо спустилась по лестнице, затопила плиту и приготовила завтрак сыну. Отец подождал, когда встанет Жюльен, и тоже сошел к ним.
Теперь все трое собрались на кухне. Мать зажгла висячую лампу, и тогда стало похоже, что это не утро, а ночное бдение.
Около двери стояли два чемодана. К ручке того, что поменьше, была привязана свернутая в трубку газетная бумага, надо полагать с рисунками. Пальто Жюльена висело на перилах лестницы. Отец оглядел все. Потом поглядел на сына, который медленно ел хлеб, макая его в чашку с ячменным кофе, куда мать натерла кусочек шоколада. В кухне стоял запах шоколада.
Отец выпил чашку суррогатного кофе, затем вынул жестянку с табаком и медленно свернул сигаретку.
— Слишком рано ты закурил, — заметила мать.
— Ни одной лишней я не выкурю, — возразил отец. — Ты же знаешь, в жестянке у меня только дневная порция.
Они замолчали. Жюльен не поднимал головы.
— На вокзал ему лучше пройти бульваром, — сказал отец. — Это дальше, но там меньше рискуешь встретить знакомых.
— В этот-то час… — сказал Жюльен.
— Отец прав, предосторожность никогда не мешает.