Плохая мать
Шрифт:
Как же холодно! Как холодно!
Сон. Это сон. Я постараюсь — и проснусь, поверну время вспять, окажусь на берегу, в тепле, сухая и невредимая. Не может, чтобы это происходило на самом деле. Так не бывает. Не со мной.
Я пытаюсь ухватиться за край полыньи, удержаться на поверхности, не уйти под лёд, но пальцы окоченели — не слушаются, соскальзывают с острых кромок, горят болью.
Я вытягиваю шею. Беспомощная, зову на помощь, кричу, раздираю горло истошным воплем.
Вокруг никого. Лишь мальчик, спасённый мной, неуклюже ползёт к берегу. А я одна.
Оно того стоило? То, что я сделала ради чужого ребёнка? Оно того стоило?
«Стоило».
Я бы не смогла по-другому.
Я приказываю себе успокоиться, дышать глубже, медленнее. Здесь и сейчас я могу рассчитывать только на себя. Не выберусь сама — погибну.
А я хочу жить! О боже, как сильно, как неистово я хочу жить!
В голове калейдоскоп мыслей.
Ваня обнимает меня перед сном. С гордостью показывает собранную из лего машинку.
Запах чая.
Солнечный луч на страницах открытой книги.
Я не дочитала роман. Не дописала рассказ. Я должна выбраться и дописать! Должна увидеть сына и прижать к груди крепко-крепко.
Неужели я больше никогда его не обниму?
Мальчик доползает до берега и скрывается за деревьями, бежит в сторону домов. Только благодаря мне он жив. Благодаря мне вернётся к родителям, к маме, к своим игрушкам.
А я останусь на дне покрытого коркой озера.
Барахтаясь в ледяной воде, медленно коченея, я внезапно отпускаю себе грехи. Прощаю все до последнего. Разрешаю себе быть сколь угодно неправильной, несовершенной, не оправдывающей ничьих надежд, даже собственных. Раз я смогла пройти по хрупкому льду, одолеть свой главный страх и, рискуя жизнью, спасти ребёнка, значит, не такая я плохая, не такая слабая и никчемная, какой привыкла себя считать.
Что-то во мне меняется безвозвратно. Если я выберусь, выплыву, больше слова Олега меня не тронут. Если спасусь из ледяного кошмара, то справлюсь с чем угодно. После такого ужаса ничто не сможет меня напугать.
Боль в пальцах невыносима. Я хватаюсь за кромку льда, и та обламывается. Разворачиваюсь к другому краю полыньи, возможно, более прочному, развожу руки и наваливаюсь на льдину грудью. Подтягиваю ноги — пытаюсь вылезти из воды.
У меня получится. Получится! Должно получиться! Я в себя верю!
Я больше не маленькая испуганная девочка! Больше нет!
Вдалеке раздаётся собачий лай. Со стороны горки ко мне на помощь спешит мужчина с немецкой овчаркой.
Я делаю последний отчаянный рывок. Приподнимаюсь на локтях, закидываю на край пролома сначала одну ногу, потом другую — и выбираюсь из смертельной ловушки самостоятельно.
Эпилог
Лифт сломан. Я поднимаюсь по лестнице — третий пролёт, четвёртый — и сердце в груди бьётся ровно. Сегодня позвонить в заветную дверь я смогу без страха. Сегодня и впредь.
Прошлая я, забитая, молча глотающая упрёки, позволяющая себя унижать, осталась на дне заледеневшего озера. Никакие слова, никакие взгляды не выбьют почву у меня теперешней из-под ног. Если сомнения снова когда-нибудь одолеют, я закрою глаза, вспомню обжигающий холод, глубокую синюю бездну внизу и ту исступленную решимость, которая меня охватила. Когда понадобилось, я нашла в себе и силы, и смелость.
Неделю назад я спасла из воды ребёнка. Но и он спас меня — мальчик в оранжевой шапке, имени которого я так и не узнала и которого с той поры не видела. Надеюсь, у него всё в порядке.
Впереди море трудностей. Но я справлюсь. Справилась тогда — справлюсь и сейчас.
Даже если Олег настроил сына против меня, даже если Ваня не захочет со мной разговаривать и придётся неделями искать ключ к его сердцу, я найду выход. А Олег… его больше нет в моей жизни, нет в моих мыслях. Он — никто.
Девятый этаж.
Я нажимаю на кнопку звонка, и за дверью раздаётся радостный детский крик.
Словно меня давно и с нетерпением ждут.
— Мама! Мама пришла!
* * *
Олеся закрывает книгу и смотрит на меня распахнутыми глазами.
— Так значит, это твоя жизнь, мама? — спрашивает и вытирает слёзы — впервые не пытается скрывать чувства.
Я улыбаюсь, запахиваю плотнее кардиган на груди. Лето подходит к концу, и вечера холодные. Мы сидим в плетёных креслах на веранде отцовского загородного дома — теперь он мой — смотрим на редкий неопрятный лесок за забором, слушаем шум проезжающих вдалеке машин.
Олеся зажмуривается, болезненно сдвигает брови. Пальцы нежно гладят обложку книги, будто не книга это вовсе, а моя щека. Десять лет жизни уместились на восьмидесяти страницах.
Но у моей подросшей дочери остались вопросы.
— А что было потом? Потом, когда ты выбралась из замёрзшего озера? Вы с отцом поговорили и начали встречаться? А опеку над Ваней ты выиграла?
Я смотрю в её чистые серые глаза, так похожие на мои собственные, и вижу в дочери своё отражение, точную копию. Но лишь внешне.
— Поговорили. Но сошлись только спустя пять лет. Встретились в Будве на одном из городских пляжей Черногории во время отпуска. Я поранила ногу о гальку, и Максим нёс меня на руках до шезлонга, хотя в этом совершенно не было необходимости. А потом сказал: «Если мужчина дважды спасает женщину от опасности, то обязан на ней жениться».
Мы обе смеёмся — так это похоже на нашего папу.
Ветер усиливается. Воздух свежеет. В нём — дыхание скорой осени. На ступеньках крыльца дымит спираль против комаров.
Дочь поднимается из кресла, скрывается в тёмном доме, через пять минут возвращается с двумя горячими чашками чая. Опускает на столик.
— Спасибо. А чёрного не было?
В свои шестьдесят я уже могу быть капризной, не тревожиться о расползающейся фигуре, о новых, всё более глубоких морщинах. С каждым годом я становлюсь спокойнее, обретаю больше внутренней гармонии. Избавлюсь от последних комплексов. Вот уже тридцать лет мне кажется, что жизнь только начинается. Я сбежала из ада, рискнула бросить нелюбимую работу, успешно пишу на заказ статьи и больше не боюсь казаться плохой или неправильной.