Плохая война
Шрифт:
А колокола, что разбудили ее, всё звонили и звонили. Агнес посмотрела на дверь.
– Ута!
Она ждала, но никто ей не отвечал. Тогда девушка подошла к двери, отворила ее и закричала грозно:
– Ута! Где ты?
– Тут, тут, госпожа! – Снизу, с лестницы, донеслись испуганный голос и тяжелое топанье. – Рубаху вам готовила свежую. – Прибежала, запыхавшаяся, поклонилась.
– Отчего колокола бьют, праздник какой? Так я не помню никаких праздников.
Агнес все праздники знала. До Рождества еще несколько дней, а других праздников нет сейчас. Ута только таращила свои коровьи глаза. Она не ведала, почему
– Не знаю, госпожа, – наконец ответила служанка.
– Ты никогда ничего не знаешь, собака ты глупая, – проговорила без всякой злости Агнес.
– Пойти узнать? – уставилась на нее служанка.
– Иди уже, – отослала ее девушка, – но сначала одежду подготовь.
Ута, топая по лестнице, сбегает вниз, и Агнес идет вслед за ней. Как была босая, нагая и простоволосая, так и выходит к большому столу. Тут тепло, у плиты суетится горбунья Зельда. Она поздоровалась с госпожой. Конюх Игнатий сразу ушел, то ли в людскую, то ли на конюшню, он никогда тут не оставался, если появлялась госпожа.
– Что госпожа желает? – спросила горбунья. – Вчерашний заяц, печенный в горшке, остался. Есть яйца вареные, колбаски, можно бекона пожарить, хлебец свежайший булочник принес.
Агнес еще не знала, чего она хочет. Девицу некому было одернуть, и села она так, как сидеть девушке совсем не подобает. Развалилась сама на подушках, что были на стуле, а ногу одну положила на подлокотник стула. Сидела, кудри свои роскошные на палец наматывала. И спросила:
– А пряник у тебя есть?
– Есть, госпожа, – спокойно отвечала Зельда, ее в поведении госпожи уже давно ничего не удивляло. Ни изменения в облике, ни странные занятия наверху, ни то, что юная дева по дому нагая ходит. Зельда давно поняла, с кем имеет дело, с тех самых пор, как юная госпожа, еще почти девочка, заставила ее искать себе мандрагору. Так что пусть она сидит в своем доме как хочет. – Велите подать пряник?
– Ну, подай, – произнесла Агнес так, словно Зельда ее уговаривала этот пряник взять.
Кухарка налила в красивую миску молока, которое совсем недавно принес молочник, взяла молока с самого верха, самого жирного, и достала четверть пряника, что делал пряничник Ланна, – кусок был величиной с ладонь взрослого мужчины. Раньше госпожа нипочем бы такой не съела, но с тех пор, как она все время меняла облик, стала девушка есть едва ли не вдвое больше прежнего. Горбунья поставила перед госпожой миску и положила твердый пряник краем в молоко, чтобы размокал.
– Еще что-нибудь пожелаете?
– Отчего колокола бьют, знаешь? – спросила Агнес.
– Нет, госпожа, ни молочник, ни булочник тоже не знали, – отвечала кухарка.
Наконец, Агнес опустила ногу с подлокотника и схватила пряник из миски, стала его есть. Пряник еще в молоке не размок как следует, так она его грызла белыми своими зубами.
Зельде нравился аппетит госпожи в последнее время. Не зря она старалась и готовила. Госпожа ела все, ела много, ела с удовольствием. И иногда, хорошо поев, девушка говорила:
– Ох, накормила, накормила. Как буду варить зелье, что мужчин привлекает, отолью тебе немного.
Зельда отвечала ей:
– Да я и так вам, госпожа, готовить рада.
А сама краснела и очень надеялась, что госпожа своих слов не забудет. Очень горбунье
Пришла Ута, раскраснелась, глаза вытаращены, видно, что весть ее взволновала. Стоит у стола, ждет, когда госпожа на нее внимание обратит. Видно, что вестью ей поделиться не терпится.
– Ну, – говорит Агнес, отрываясь от пряника и облизывая губы от молока, – что за звон?
– Госпожа, не поверите, колокола звонят в честь вашего дядюшки.
– Что? – Агнес поначалу даже не поняла, о чем речь идет. – Какого еще дядюшки?
– Иероним Фолькоф, рыцарь божий, в далеких землях побил горных еретиков, о чем всем добрым людям, что чтят святую матерь церковь, знать надобно, сейчас во всех храмах читают за здравие ему.
Агнес бросила твердый еще пряник в миску и спросила с удивлением:
– Что? Что ты там несешь, корова ты говорящая?
– Да мне остиарий нашей церкви сам сказал, – продолжала Ута на удивление уверенно. – Иероним Фолькоф, рыцарь божий, бил еретиков горных, в честь него и звонят.
– Одеваться мне подавай, – сразу велела девушка, вставая из-за стола. – Одежду для старого обличия.
Теперь ей нужно было вернуть свой настоящий вид. Она подумала, что могут быть к ней гости. Вернуть свой вид – это было совсем легко, нужно просто себя не «держать», и ты из темноволосой высокой красавицы, переполненной красотой и жизнью, возвращаешься в свой обычный вид мелкорослой худосочной девицы с обычным лицом, тощими бедрами и лобком с редкими серыми волосиками.
Агнес взбежала вверх, к зеркалу. Пока бежала, превратилась в себя настоящую. Встала у зеркала, губы скривила. Ну уж нет. Это невыносимо. После полногрудой и крутобедрой Агнес настоящая мышью серой кажется. И тогда стала себя править, чтобы похоже было на настоящую Агнес, но и так, чтобы поярче быть. Постояла немного, повертелась перед зеркалом, все в меру: и лик ее остался, и красоты прибавилось. Вроде и она, а вроде и милее вышла. И губы полнее, нос красивее, рост выше, не удержалась, волос, бедер и груди прибавила. Ладно, пойдет, остальное помадами и румянами пририсует.
Пока одевалась, поняла, что для вида этого платье ее маловато и грудь наружу лезет, а еще коротковато стало. Ох, на все ее обличья платьев не напасешься. Снова подошла к зеркалу. Ну ничего, зато хороша. Хорошо, что грудь такую сделала, она сразу в глаза бросается. Пока изменяла себя да одевалась – устала, есть захотела.
Как только на первый этаж спустилась, как только велела Зельде колбасы жареной подать, так пришел кучер Игнатий и сообщил, что у ворот стоит банкир, хозяин дома, спрашивает, примет ли она его.
– Молодой или старый? – уточнила девушка.
– Молодой, госпожа, – ответил Игнатий.
Это хорошо, что молодой. Это Энрике Ренальди, роскошный и утонченный, всегда прекрасно одетый и обходительный старший сын главы банковского дома Ренальди и Кальяри. Молодым его можно было считать отчасти, ему уж было за тридцать пять лет, но на фоне седого шестидесятилетнего старика Кальяри он казался молод.
Кальяри Агнес не любила за то, что тот никогда не разговаривал с ней про кавалера, не называл его «ваш дядюшка». Видно, знал старый мерзавец, что Агнес рыцарю никакая не племянница. А вот обходительный и утонченный Ренальди всегда упоминал рыцаря не иначе, как ее дядю, и поэтому девушка была рада ему, а не противному старикану.