Плохо быть богатой
Шрифт:
Она плотнее закуталась в накидку.
Огромный сад занимал всю крышу. Пол покрывал толстый слой гладких камешков, и повсюду стояли скульптуры.
Произведения известных скульпторов – среди них такие, как Роден и Генри Мур, каждое с индивидуальной подсветкой, и они тоже таинственно „парили" в окружающем темном воздухе. А за всем этим, обрамленные кольцами света вокруг мостов над Ист-Ривер, бархатную темноту ночи прорезали сверкающие башни Манхэттена.
– Как прекрасно, Лео! Боже мой, у вас целый музей! А какой вид! О Боже!
И вдруг
– Что случилось?
Они стояли около края крыши, и только сейчас она заметила, что нет ни стенки, ни перил. Не было ничего! Крыша просто обрывалась вниз.
– Лео… – Она чувствовала слабость.
– Если вы приглядитесь, то заметите, что есть ограда.
Она посмотрела. Да, действительно, ограда. Доходящая до пояса стенка прозрачного стекла создавала впечатление полного отсутствия какого-либо ограждения.
– Не волнуйтесь. Это надежно. Здесь специально укрепленное стекло, видите? – Он потряс его, и стекло почти не дрогнуло.
Эдвина наклонилась вперед, но тотчас же закружилась голова, и она резко отпрянула назад. Он поддержал ее.
– Вам плохо? – в голосе послышалось неподдельное беспокойство.
Обхватив его за шею, она прошептала:
– Меня тошнит! Не переношу высоту!
Но он словно не слышал. Не отрываясь, он смотрел на город.
– Эдс, взгляните на огни! – Он указал рукой на дома, сиявшие вокруг драгоценной россыпью. – Вы знаете, что это такое?
– Да. – И она спрятала лицо у него на груди. Она не хотела смотреть, не могла.
– Это Манхэттен, Эдс! Центр Вселенной!
Она кивнула.
– Будьте со мной, Эдс, и все это станет вашим. Несмотря на головокружение, она открыла глаза и посмотрела на него.
– Вы соблазняете меня, как дьявол!
Он запрокинул голову и захохотал.
– Мы… теперь мы можем спуститься? Здесь ужасно холодно.
– Конечно. Я сразу не понял, что вы боитесь высоты. – Лео обнял и нежно поцеловал ее.
Она перестала ощущать холод, ледяной ветер вдруг стал восхитительно теплым.
– Лео, сейчас время для любви! – сказала она хрипло. – Давайте вернемся и насладимся жизнью!
Он медленно отстранился и покачал головой.
– Нет, не сейчас. Я убежден, что секс должен быть после брака.
60
– Вот сучки! – взвизгнула Анук де Рискаль и в ярости швырнула „Вименс веар дейли" через всю столовую. – Неблагодарные, ничтожные, мерзкие сучки! Самый подлый удар в спину! И я узнаю об этом из газеты! Ничего мне не сказали! Какое оскорбление, Антонио! Знают, что я председатель комитета демонстрационного дома, и проголосовали за моей спиной!
– Успокойся, дорогая, что сделано, то сделано, – утешал ее Антонио, отхлебывая кофе и одновременно просматривая биржевые колонки в „Уолл-стрит джорнэл". – Если бы ты не поехала в Швейцарию на эти гормональные инъекции, то могла бы сказать свое слово. И вообще, не стоит так распаляться из-за этого…
– Не стоит?.. – Анук чуть не задохнулась и, наклонившись,
– Сможешь, Анук, и прекрасно это знаешь. Тебя не так-то легко сломить.
– Позволь напомнить, душа моя, что демонстрационный дом в Саутгемптоне это не какой-нибудь пустячок. – Анук буквально дымилась. – Подумать только! Эти тупицы из комитета предпочли не тебя для показа моделей на вечернем открытии. И кого? Эту размалеванную обезьяну Эдвину! Нет, это последняя, самая последняя капля! – Она откинулась на спинку стула, лицо ее пылало. – Я серьезно думаю о том, чтобы отказаться от председательства, но сначала я сверну этим дохлякам шеи!
– А потом будешь изнывать в какой-нибудь захудалой тюрьме вместе с лесбиянками? – И Антонио рассмеялся. – Да уж, неземное наслаждение!
– Сейчас не до шуток! – Анук забарабанила по столу красными ногтями. – Вот что, Антонио, я не пойду на открытие, и ты тоже. Мы откажемся. Да! Да я просто прикажу всем бойкотировать его!
– Боюсь, дорогая, они тебя не послушают. Ты прекрасно знаешь, что открытие демонстрационного дома – это всегда событие в начале саутгемптонского сезона. И потом, даже мы не можем отказаться. Каждая женщина, которая там будет, каждый год покупает у меня туалетов на десятки тысяч долларов, и, так же как и я, ты понимаешь, что мы не можем позволить себе сделать их своими врагами.
– Можно подумать, что они – наши друзья! – огрызнулась Анук.
– Повторяю, Антонио, мы никогда не сможем пережить это. И будь уверен: эти ведьмы из комитета поступили так намеренно, чтобы опозорить и оскорбить нас.
– Намеренно или нет, но дело сделано, – произнес он примирительно, – и теперь это прошлое. В любом случае я не обладаю монополией на проведение демонстрации моделей на благотворительных мероприятиях. И потом, как знать? Может быть, у Эдвины действительно есть талант?
– Эдвина! Ха! – И Анук язвительно усмехнулась. Антонио пожал плечами.
– Ты должна признать, что, видимо, она что-то делает правильно. Может быть, мы ошиблись, когда дали должность Рубио не ей, а Класу?
Глаза Анук превратились в щелки.
– А кто, спрашивается, виноват? – прошипела она.
– Разве меня Дорис Баклин застукала с голой жопой?
Густо покраснев, Антонио тут же снова уткнулся в газету.
Анук взяла серебряный кофейник и налила себе кофе. Рука у нее дрожала.
– Может, мисс Э. Дж. Робинсон на этот раз и сравняла счет, – выдавила она, грохнув кофейником по столу, – но очень скоро ей придется понять, что какой бы талантливой, по ее мнению, она ни была, но в этом городе было, есть и всегда будет место только для одного Антонио де Рискаля.