Плохой мальчик

Сидоров эту неделю болел и не ходил на работу. Днем в среду он прилег вздремнуть, а часов в пять проснулся от того, что в комнате кто-то был. Он осторожно приоткрыл глаза. У книжных полок, спиной к нему, стояла молодая женщина. Блондинка со средне-миленькой фигуркой. Она водила пальцем по корешкам книг. Сидоров помотал головой: сон, наверное. Он никому не давал ключи от своей квартиры, никогда.

Но она не исчезла. Продолжала ходить по комнате, видел Сидоров из-под ресниц. Вот она встала в профиль. И личико тоже

Сидоров кашлянул. Она повернулась к нему.

– Вы кто? – спросил он как можно веселее и сбросил плед: он был в одежде, в джинсах и просторной домашней рубашке.

– Не вставайте, – сказала она и вытащила из сумки пистолет. – Закройте глаза.

Сидоров почувствовал, что он не хочет вскакивать, выбивать оружие у нее из рук, бить окно, звать соседей или милицию. Он только спросил:

– Это правда?

– Да, – сказала она.

– Обязательно сегодня?

– Нет, не обязательно. – Она вытащила из сумки розовый ежедневник, ухватила ленточку закладки, раскрыла. – Ну, когда вы хотите?

– Давайте в понедельник, – сказал он.

– А почему? Я должна спросить почему. Так полагается.

– Сегодня среда, – сказал Сидоров. – Уже не считается. Я хочу, чтоб у меня было три чистых дня. Четверг, пятница, суббота. А в воскресенье я уже буду ждать. Можно?

– Пожалуйста. – Она спрятала в сумку пистолет и ежедневник. – До свидания. – И пошла к двери.

– Постойте! – крикнул Сидоров; она остановилась, обернулась. – А можно было попросить через месяц?

– Можно было, – сказала она. – Максимум сорок дней.

– А сейчас, значит, уже нельзя? – У него дыхание остановилось.

– По правилам нельзя, – она улыбнулась. – но для вас я могу сделать исключение. Но я вам не советую. Это будет очень тяжелый месяц. Вы начнете суетиться. Пытаться что-то доделать или переделать. Пить. Молиться. Лечиться. Уезжать далеко.

Или сидеть не шевелясь. Но ведь это ничего не меняет!

– Откуда вы такая умная? – спросил Сидоров.

– Мне мама рассказала, – простодушно ответила она.

– Мама?

– Ну да, у нас семейный бизнес. До свидания.

– Погодите, – сказал он. – Поцелуйте меня.

– Я на обед ела греческий салат, – сказала она. – От меня луком пахнет.

Сидоров обнял ее и силой поцеловал. Они сделали все не раздеваясь, а потом побежали вниз, в кафе, хорошо поужинали, выпили вина, вернулись и снова повалились на диван, поверх пледа. Потом расстелили простынку. Сидоров задал ей жару, показал, на что способен опытный сорокалетний мужик; она визжала, стонала, шептала спасибо-спасибо-спасибо, выворачивалась и так, и этак, и по-всякому, просила еще, преданно целовала ему грудь, живот и ниже, дрожала, говорила, что больше сил нет, а Сидоров потрепал ее по затылку, откинулся на подушку и поглядел в потолок.

– Тебе хорошо? – спросил более по привычке.

– Но это ничего не меняет, – сказала она. – Понедельник.

Голая встала, подошла к столу и раскрыла сумочку.

Жил-был мальчик. Он был плохой. Он любил немного выпить, плотно закусить, чиркнуть спичкой, выпустить облачко душистого трубочного дыма и лениво оглядеться, мурлыча циничный немецкий стишок:

Уже противно, правда?

Мальчик был богатый. Хотя родители не баловали его шмотками и карманными деньгами, он имел замечательный ресурс – роскошную по тем временам квартиру в роскошном доме с роскошным стеклянным подъездом. В котором сидел пусть не роскошный, но вполне реальный консьерж. И строго спрашивал: «Вы к кому?»

Плохой богатый мальчик, указывая на хорошую бедную девочку, говорил: «Со мной».

Консьерж распахивал дверь лифта. Просто так, подыгрывая мальчику.

Бедная девочка была, что называется, готова.

Невдомек ей было, что плохой мальчик позвал ее только лишь затем, чтобы сорвать цветы удовольствий, а также – да не покажется это странным! – мистически наказать своего скупого папу, который не покупал ему модных джинсов и почти не давал карманных денег.

«Вот ты жадный старик, – говорил в уме плохой мальчик. – Ну и сиди на своих червонцах, ну и езжай с мамой и сестренкой на дачу. А я тут буду срывать цветы удовольствий, о которых тебе, жадному старику, уже и не мечтается!»

Большинство знакомых плохого мальчика составляли девочки. И большинство девочек составляли бедные девочки. Плохой мальчик помнил про папашу Карамазова и его завет насчет мовешек. Мовешку прежде всего надобно удивить!

И она удивлялась красоте и простору плохо-мальчиковой обители, картинам, книгам, разным мелким забавкам. Вроде томика Платона по-гречески, который лежал на диване в комнате плохого мальчика, заложенный длинной трубкой загадочного мастера Янкелевича. Плохой мальчик рассказывал о различиях между Янкелевичем и «Три Би», Платоном и Плотином, плотью и духом.

Хорошей девочке казалось, что она попала в некую сказку. Или даже как бы в кино. В экран.

Плохому мальчику казалось примерно то же самое. Он чувствовал себя либертином, хотя слов таких не знал и подразумеваемого маркиза не читал. Но он ощущал всем собою, как приятно властвовать и сладострастничать, ни за что не отвечая и ничего не боясь. О восторг вседозволенности и безнаказанности! О счастье всемогущества на крохотном пятачке пространства и в куцем отрезке времени, которые, натурально, переживались как бесконечность и вечность.

Данный плохой мальчик относился к т. н. gilded youth, но с некоторой натяжкой. Дело опять же в карманных деньгах и модных шмотках. Он наблюдал настоящую золотую молодежь, а с некоторой ее частью даже дружил. У этих друзей-приятелей всегда были деньги – а значит, они могли водить девочек в кафе или покупать выпивку, не отдувая табачных крошек от тусклых пятнашек. У них была модная одежда – а значит, они отлично себя чувствовали в любом публичном месте или частном сборище. Но в этом таилась их погибель!