Площадь павших борцов
Шрифт:
– Будить меня, безмерно усталого, я разрешаю только в двух случаях или Гитлер высадит десанты на Британские острова, или же Гитлер нападет на Россию.
Дайте выспаться пожилому человеку!
* * *
Если Голиков имел пять уничтоженных предшественников, то Д. В. Рычагов, славный начальник ВВС, имел их семь или восемь: на этом посту люди держались от силы год-полтора, после чего поступали в разряд "врагов народа". Сталин именовал себя "лучшим другом советских летчиков", и Павел Рычагов, молодой и наивный парень, в эту дружбу со Сталиным верил...
На совещании в Кремле
– Аварийность была, есть и скоро будет еще больше, потому что вы (!) заставляете летать нас на летающих гробах...
Сказал в лицо, только перстом не указывал.
Стало тихо-тихо. Пошевелиться боялись. Сталин мягкими сапожками ступал по коврам своего кабинета, и в этот момент он напомнил дикую кошку, которую - нашелся смельчак!
– выдрал, и при всех, за уши. Вот он ходил, ходил... сосал и сосал свою трубку... думал он, думал... потом сказал:
– А вот вам, товарищ Рычагов, не надо было говорить таких слов... не надо было!
– повторил он с грузинским акцентом.
На выходе из сталинского кабинета Рычагова арестовали.
Мария Нестеренко, его любимая жена, чемпионка парашютного спорта, в это время была на аэродроме, где готовилась к испытательному прыжку. Ее взяли прямо с крыла самолета.
– За что? За что?
– спрашивала она, ничего не понимая.
На Лубянке уже был готов для нее ответ; "Будучи любимой женой Рычагова, она не могла не знать о вредительской деятельности своего мужа". Сталин "летающих гробов" не простил, а Мария Нестеренко горько рыдала, по-прежнему ничего не понимая:
– О чем вы? Какая измена? Откуда вредительство?
Пытки? Да, и пытки. Но пытки оказались чепухой по сравнению с тем, что ждало женщину впереди
Она уже не слышала, как рвались немецкие бомбы...
– Вот, - скажут читатели, - написал тут автор, что все было плохо, а что же было у нас хорошего?
– Народ был хороший, - отвечу я, - лучше нас с вами. И любовь к великой Отчизне даже в те злодейские времена народ испытывал гораздо большую, нежели сейчас принято.
Впрочем, о любви к России ныне говорить опасно, ибо уже не враги, а друзья народа сразу обклеят тебя ярлыками: "шовинист", "фашист" или даже "сталинист"...
Но, пожалуй, в одном Сталин прав: "Кадры решают все!"
16. По сигналу "Дортмунд"
Еще в начале 1939 года, в канун появления в Москве Риббентропа, всем нашим военным вменялось в обязанность читать роман Николая Шпанова "Первый удар"; товарищ Сталин, бдительно следивший за идейным развитием советской литературы, горячо рекомендовал эту книгу своим полководцам; интересно, что же именно нравилось ему в этой книге? Придется мне процитировать:
"Германия
Вот оно как! Даже погибая под нашими бомбами, немцы все-таки не забудут хором исполнить "Интернационал".
Всего 18 дней не дотянул до войны с Россией император Вильгельм II: он скончался 4 июня 1941 года, уверенный, что в походе на Восток его преемнику повезет больше, нежели повезло ему, кайзеру. После того как появилось это глупейшее "сообщение ТАСС", генерал Кейтель срочно оповестил вермахт приказом: "Намерение к войне с Россией можно уже не маскировать..." Все генералы Гитлера восприняли это спокойно, один только Гейнц Гудериан что-то еще долго ворчал относительно того, что, мол, мы еще не знаем о количестве русских танков. Но "быстроходный Гейнц" был сразу высмеян его коллегами и даже... даже был назван "паникером"!
20 июня гестапо провело аресты немцев, которые, симпатизируя России, бывали гостями в советском посольстве.
– Когда начнутся операции на Востоке, - предсказывал Гитлер, - мир затаит дыхание и никаких комментариев не последует. Рузвельт не расстается с насосом, даже во сне подкачивая воздух в Англию, чтобы этот островок не затонул от моих бомбежек. Но моя решительная победа над Россией заставит Черчилля смириться перед моими требованиями. А в сорок втором году мы принудим Вашингтон к нейтралитету или же спустим Рузвельта с лестницы Белого дома заодно с его инвалидной коляской...
В западных районах СССР было замечено оживление спекуляции среди жителей, лишь недавно получивших советские паспорта; уже не таясь, люди говорили о близости войны. Они спешили истратить советские деньги; магазины разом опустели - ни продуктов, ни тканей, ни обуви, ни спичек... 18 июня нашу границу перешел гитлеровский солдат, молодой парень, и добровольно сдался пограничникам.
– Почему вы это сделали?
– спросили его в штабе.
– Недавно я здорово выпил и дал офицеру в морду. Мне грозил трибунал, вот и решил спасаться у вас, могу повторить уже сказанное пограничникам: ждите нападения. Разве вы сами не слышите по ночам шум танковых моторов?
– Чем вы можете доказать свои слова?
– Ничем!
– ответил перебежчик.
– Договоримся так: если я обманул вас, 22 июня можете меня расстрелять.
Об этом было доложено наверх. А сверху обозвали всех чуть ли не трусами и всем дали хорошую вздрючку!
– Не поддавайтесь на провокацию! И так ясно, что ваш фриц налакался шнапсу, дал кому-то в рожу, теперь у него огузник трясется, вот и намолол со страху... Откуда мы что знаем? Может, и этот солдат подослан нарочно, чтобы проверить нашу реакцию на бдительность? Пакт о ненападении заключен, и нет поводов для тревоги.