Плоть и серебро
Шрифт:
Подключенная теперь к коробке, она поставила эту коробку между колен и положила на нее руки. После долгой паузы она наклонилась вперед, перенося тяжесть тела на локти и кисти. Коробочка низко и странно зажужжала.
Руки Сциллы напряглись и окаменели. Спину, все тело скрутило как клубок проволоки, когда по ней, как по проводу, потек ток из одного электрода в другой. Сцилла откинула голову назад, челюсти сомкнулись, не выпуская то, что могло бы стать криком.
Эту пытку она продолжала, пока можно было медленно посчитать до десяти,
Марши передернулся и отвернулся.
Было очевидно, что она себя наказывает. Откуда-то из темного угла памяти всплыл термин: самобичевание. Обычно это значило, что кающийся бьет себя плетью, пока не начнется кровотечение. При таком экзоте бичевание бессмысленно, пусть она бьет себя хоть цепью длиной в собственный рост.
Зачем она это делает? Он глядел в чашку, будто рассчитывая найти там ответ, потом пожал плечами и допил кофе. Налил себе снова, на этот раз чистого бренди.
Его внимание привлек задушенный стон Сциллы. Она ловила ртом воздух, на татуированном лбу выступила испарина. Все ее тело трепетало, как в параличе, нервы отдавали бессмысленные приказы, мышцы подергивались от перегрузки. Она решительно выставила челюсть — было ясно, что она собирается снова терзать себя.
Если бы Марши и без того не знал, что находится в руках безумной, это было бы неопровержимое тому доказательство. Безумной, которая мнит себя ангелом, из тех, кому даются Откровения. В ее власть он и попал.
Я должен ее остановить, — шепнул голос в голове.
Он не шевельнулся. Не было смысла даже пытаться. Пока она в этом экзоте, она может быть кем хочет и творить что хочет. Это он знал по собственному опыту.
Когда-то в годы интернатуры в военном госпитале ККУ ООН он видел, как десантник в таком экзоте схватился с танком «Огр», причем его наручные скобы были отключены, чтобы уравнять шансы. Превращение боевой машины в дымящийся металлолом заняло у десантника двадцать одну секунду.
Марши понимал, что должен перепугаться до смерти.
Но на самом деле он мало что чувствовал.
Задумчиво отпив бренди, он подумал, не дошел ли он до точки, где ему уже все равно, будет он жив или нет.
Интересный вопрос. Нет, он так не думал. Если судить по существу, то настоящая ситуация не слишком отличалась от обычной рутины. Может быть, место назначения будет не то, которое изначально для него планировалось, но никаких радикальных изменений не произошло. Уже несколько лет всеми его перемещениями командовал кто-то другой. Кто-то другой решал, где он будет применять свое особое искусство и для кого.
Здесь, несомненно, было просто больше того же самого. Да, на этот раз командовала маньячка в броне, но по всему, что ему было известно, и до этого его маршруты определялись бросанием монет, костей и гаданием по птичьим внутренностям.
Когда его работа будет сделана, ему снова покажут на дверь, сунут в ту же старую игру, как бесконечно передвигаемую пешку в бесконечной партии, где огромной доской правила Белая Королева. Звали ее — Смерть, и те паты, которые он ей ставил, не имели значения и бывали забыты уже к концу дня. Не имеющие последствий мелочи, как светлячки в пустоте или отпечатки пальцев на стекле.
Он вел эту игру, но по Правилам Выживания: апатия — спасение от безумия, участие — поцелуй смерти.
Правая рука Марши коснулась серебристого значка у него на сердце. Металл все еще сиял, хотя его сверкающее обещание затмилось. Он поймал себя на воспоминании, как согласился отдать ту небольшую самостоятельность, которой еще пользовался.
Он вернулся туда, где все это началось. На исходную клетку.
Метрового размера копия значка Марши висела на оформленной под дерево стене позади стола д-ра Салваца Бофанзы; под ней на черном фоне золотом был написан вензель Медицинского Института Бергмана. Пристальный взгляд мог бы заметить над штрихами и закруглениями патину пыли.
Сидящий за столом приземистый чернокожий средних лет печально улыбнулся Марши:
— Я бы предложил тебе выпить, старина, но пришлось бросить. — Он похлопал себя по животу. — Дырки проело в баке.
Марши, садясь, состроил сочувственное лицо:
— Да, Сал, прискорбно.
Бофанза пожал плечами:
— Все не так плохо. Я об этом жалею, только когда хочется поддать. — Улыбка его исчезла. — Ты, наверное, гадаешь, зачем я тебя вызвал.
— Я надеялся, для того, чтобы мы как следует отдохнули с тобой за счет твоих представительских, — ответил Марши в попытке поднять настроение.
Сал закатил глаза:
— Хотелось бы. Нет, пришлось тебя позвать, потому что сложившееся положение вещей не совсем удовлетворительно.
Марши обозначил иронический поклон:
— Вы все тот же выдающийся мастер преуменьшений, господин директор.
Он прибыл в институт и обнаружил, что тот почти покинут, осталась только горсточка персонала. Коридоры тихи и пусты, атмосфера запустения ощущается чуть ли не на ощупь. Марши охватило ощущение черного пессимизма, но он надеялся, что встреча со старым другом поднимет настроение. Одного взгляда на Сала хватило, чтобы эти надежды сдохли на месте.
За четыре года, что Марши его не видел, Сал Бофанза постарел на десять. Блестящая эбеновая кожа потеряла блеск, и он, казалось, сморщился и усох в ней. На месте прежней буйной спутанной черной гривы остались редеющие кудри цвета соли с перцем. Тело погрузнело и раздалось, но лицо исхудало, и на нем было решительное и отрешенное выражение капитана тонущего корабля. Увы, для директора Медицинского Института Бергмана это было неприятно точное сравнение.
На лице Сала мелькнула неуверенная улыбка.