Плоть и серебро
Шрифт:
— Я умею читать и писать, сэр.
Марши от удивления мигнул.
— В самом деле? — Он ожидал признаний созревающего подростка о смущающих физических желаниях. У Дэнни как раз был подходящий возраст.
— Да, сэр. Брат Кулак говорил, что детям не надо учить такие вещи, и что он и Бог научат нас всему, что мы должны знать. Но моя мама все равно меня научила. Она взяла у меня обещание никогда никому не говорить. Сказала, что это будет наш маленький секрет. Но я думаю, что вам можно было сказать?
Еще одно из мерзких правил Кулака вылезло на свет. Не первый тиран, который хотел,
Он наклонился и заглянул мальчику в глаза.
— Теперь об этом можно рассказывать всем. — Он взъерошил парнишке волосы. — Бог дал тебе мозги, чтобы ты ими пользовался. Уметь читать и писать — это чудесно. Этим надо гордиться, и этому можно даже помочь научиться другим ребятам.
Дэнни выслушал это очень серьезно.
— Так это не плохо, это не мерзость перед Господом?
Марши покачал головой:
— Нет. Я тебе кое-что скажу, Дэнни. Твоя мама была очень умная и смелая. Зная, как это опасно, она все же передала тебе самое драгоценное, что есть на свете, потому что знала, как это важно. А говорить, что это плохо, — это и есть мерзость перед Господом.
Мать Дэнни умерла год назад, и мальчик остался один в возрасте тринадцати лет и был послан в шахту работать наравне со взрослыми. Джимми и Лита, потерявшие четыре года назад собственную дочь, усыновили его после падения Кулака. Такие семьи возникали по всей Ананке, как упорные цветы, вырастающие из выжженной земли.
— Ты должен ею гордиться и собой тоже. Каждый раз, когда будешь что-нибудь читать, вспоминай ее.
— Я так и делаю. И читаю каждую свободную минуту. — Мальчик остановился, потыкал землю носком ботинка, потом бросил на Марши косой взгляд. — Я и пишу кое-что, — тихо добавил он.
Марши не успел спросить, какого рода «кое-что», как мальчик быстро заговорил, будто выпуская пар, который держал слишком долго. Или решив сказать, пока хватает духу.
— Это я хочу сделать, когда вырасту. Я хочу написать о моей маме. О том, что с ней случилось. И с Джимми, и с Литой, и со всеми остальными. Как вышло, что Брат Кулак сделал нам столько плохого. И как вы переменили Сциллу из ангела в нашего друга, и как это спасло нас всех от Брата Кулака. Я хочу сделать так, чтобы все про это узнали, и если это будет все правильно написано, то никто уже не забудет мою маму и всех остальных, правда?
Марши смотрел на это серьезное лицо в полном замешательстве. Он видел, что мальчик напуган: и тем, что сказал вслух самое заветное желание, и что оно будет смешным, просто его размером и трудностью. Но в лице мальчика читалась решимость достичь цели, несмотря на страх, несмотря ни на что. Как обращенное в прошлое зеркало, это лицо напомнило Марши чувство цели, владевшее когда-то им самим. Быть врачом. Быть самым лучшим врачом. Делать то, чего не могут другие врачи…
Что тут сказать? Что проклятие человечества — забывчивость, и что история — это лишь повторение прошлых ошибок поколение за поколением? Что идеализм — вернейшая дорога к разочарованию, и что чем выше ты метишь, тем вернее упадешь?
— Я… — Он проглотил застрявший в горле ком. — Я думаю, ты прав. Еще я думаю, что твоя мать тобой бы очень гордилась. Я лично горжусь. — Он протянул мальчику серебряную руку. — Удачи тебе.
Дэнни торжественно ее пожал. Рука у него была маленькая, но пожатие твердое и уверенное.
Хотя это было постоянным напоминанием о прошлом, которое Ангел отчаянно пыталась оставить позади, она не могла заставить себя бросить свою прежнюю каморку в боковом приделе церкви. Это было единственное в ее жизни, что не изменилось до неузнаваемости после прибытия Марши и свержения Кулака.
И еще одна была причина ее сохранить. Более темная, более сложная, такая, которая заставляла ее ощущать свою вину и никчемность.
Стыдясь того, что она делает, но не в силах остановиться, она подошла к большому многофункциональному коммуникатору у дальней стены. Пытаясь не обращать внимания на чувство греха, она включила его в активный режим и села на свой тюфяк, держа в руке дистанционный пульт и глядя на метровый главный экран.
Потом она стала сканировать скрытые камеры наблюдения, разыскивая Марши, как когда-то вылавливала признаки праздности и богохульства. Виды пробегали и исчезали на главном экране, щелчки пальца по кнопке были самым громким в комнате звуком.
Наконец она увидела, как он приближается к двери выделенной ему комнаты — дальше по туннелю за импровизированной больницей.
Изображение увеличивалось, пока его голова и плечи не заполнили весь экран. Ангел посмотрела на свою руку и удивилась, увидя палец на рычажке, который давал крупный план.
Она знала, что это неправильно — вот так за ним шпионить, но не могла ничего с собой поделать. С тех пор, как он впервые ее коснулся, впервые назвал ее Ангелом, ее тянуло к нему. И тяга эта была постоянна и непреодолима. Ничего подобного она в жизни не испытывала, и справиться с этим не могли ни стыд, ни страх.
Едва сознавая, что делает, она встала с тюфяка и придвинулась к экрану.
Ее охватила грусть. У него был такой усталый вид! Мешки под глазами. Широкие плечи согнулись, будто серебряные руки весили каждая по сто кило и еще огромный невидимый вес был навален ему на спину.
Ангел автоматически переключилась на камеру внутри его комнаты, когда он распахнул дверь. Включила звук. Она видела, как он идет к ней, садится, берет клавиатуру.
Она смотрела, как он работает, сосредоточенно наморщив широкий лоб и что-то про себя тихо бормоча. Только когда покрытые металлом пальцы клацнули о стекло экрана, она поняла, что тянется его потрогать. Пытается восстановить ту моментальную связь, пугающий и манящий контакт, который с тех пор от нее ускользал.
— Ангел?
Она резко дернулась — неожиданный звук сзади застал ее настолько врасплох, что ангельская сущность ответила рефлекторно. В мгновение ока она отдернула руку и обернулась лицом к нарушителю ее покоя, пригнувшись и готовая к прыжку. Зубы оскалились, ноги согнулись, готовые покрыть всю комнату одним прыжком, согнутые руки были готовы выпустить клинки когтей.
Ускоренные экзотом чувства дали ей достаточно времени, чтобы узнать Салли Бэйбер. Понять, что угрозы нет. Сообразить, что снова позволила прежним рефлексам ее подвести.