Плоть и серебро
Шрифт:
Он полежал несколько секунд, укрепляясь для новой попытки. Застонав от усилия, которое потребовалось, чтобы поднять голову, он прищурился и осмотрелся, чтобы понять, где находится. Мозг включался в работу постепенно, как коробка передач, набитая песком, галькой и смолой.
Он облизал губы. Тьфу! Ощущение во рту было такое, будто там ночевал шелудивый пес.
Выяснилось, что Марши отрубился около стола на камбузе, и этим объяснялось ощущение теплоты и онемения с одной стороны лица. Остались четкие воспоминания о первой и второй чашке водки. Удалось вспомнить, как с помощью встроенной в стол клавиатуры
Взгляд на часы сообщил ему, что с момента прощания с реальностью прошло уже двенадцать часов. Морщась от грохота пальцев по клавиатуре автоматической кухни, он ввел заказ на кофе с бренди. Жадно выпил, смывая шерсть с языка.
Это укрепило его настолько, что он сумел встать и поплестись под душ. Душ корабля с настоящей водой был не просто роскошью — это было спасение в таких случаях, как сегодня. В этом хрупком состоянии ультразвуковой душ мог бы убить человека.
Через пятнадцать минут Марши вернулся в камбуз с таким видом и самочувствием, что мог бы даже сойти за человека. Он переоделся в мягкие просторные черные штаны и вышитые тапочки. Не обращая внимания на воду, капающую с сохранившихся на затылке волос, он натянул свободную черно-красную майку.
Потом выбил себе второй кофе, на этот раз чистый, и заставил себя съесть безвкусный, но питательно сбалансированный кекс для завтрака, стараясь не думать, из чего он сделан.
Когда чашка опустела, он подумал было о третьей, снова с бренди, но решил, что не надо. По крайней мере не сейчас.
Была работа, которую надо было сделать, пока он не успел себя отговорить. И сделать это лучше, находясь в полном сознании. Еще глоток-другой жидкой храбрости могут заставить его быть смелее, но от этого работа станет только опаснее.
Он оставил отсек корабельной клиники ярко освещенным, будто его обитатель был ночным монстром, которого яркий свет останавливает. Будь у него запасец чеснока или связка распятий, он бы и их использовал для верности.
Помедлив в дверях, он еще раз подумал насчет своего отказа от очередной рюмки. Нет, точно еще одна больше принесет пользы, чем вреда.
Ага. А потом еще одна. Он укрепился в прежнем намерении и вошел внутрь.
Пробежавший по коже мороз никакого отношения не имел к температуре в отсеке. Марши подошел к медкойке. Черные боковины устройства обернулись вокруг пациента в режиме транспортировки, и вся конструкция была похожа на гроб.
Он подошел к приборам кровати и поглядел на скелетоподобную фигуру человека, который называл себя Братом Кулаком.
Старик лежал неподвижно, как смерть, больше похожий на свежеэксгумированный труп, чем на живого человека. Голый, если не считать одеяла, закрывающего его до груди; сморщенный пергамент, обернутый вокруг костей истощенного тела, казался слишком серым и бескровным, чтобы быть чьей бы то ни было кожей, кроме как трупа. Глаза были закрыты и глубоко запали в орбиты. Печеночного цвета разрез рта чуть приоткрылся. Только еле заметные колебания тощей груди выдавали наличие тоненькой ниточки жизни.
Марши знал, что по всем правилам ему полагалось бы уже умереть. Он уже был чуть лучше подогретого мертвеца из-за рака формы V, когда Марши был привезен его лечить, а свержение его стало началом конца. Форма V немедленно перешла в терминальную стадию лесного пожара.
Средний интервал между началом терминальной стадии и смертью — неделя. Любой другой уже был бы мертв. Но не Кулак. Каким-то бешеным усилием воли он удерживал свою гнилую душу в распадающемся теле.
Марши положил серебряную руку на плоскую клавиатуру сбоку от медкойки, и электроника протезов подключилась к системам комплекса. Тихо, как музыка из другой комнаты, зазвучали показания:
Дыхание медленное и поверхностное [7/31], но соответствует состоянию пациента. Пульс редкий и нитевидный [14], артериальное давление низкое и постоянное [40/28]. Газообмен…
Марши успевал интерпретировать поток данных и вносить мелкие поправки в параметры системы жизнеобеспечения. Нейронные поля койки были установлены в режим подавления боли, иммобилизации пациента и глубокого сна.
Подходящее состояние для старого монстра. Все еще жив, но мертв для внешнего мира. Спящий дракон с погашенными огнями и голодом, взятым под контроль. При весе всего сорок килограммов и отделенный от смерти несколькими днями, он был так же опасен, как всегда. И пока разум его функционирует, он таким и останется.
На Ананке Марши держал его запертым на складе и под полем усыпления. Запер он его не для того, чтобы Кулак не сбежал, а чтобы не допустить к нему бывших подданных. Гарантировать его безопасность он не мог, но ощущал как свой долг необходимость сделать для этого все возможное.
Замок казался логичной предосторожностью. В конце концов у бывших подданных было достаточно причин хотеть до него добраться. Кто угодно на их месте попытался бы пыткой выведать у него секреты, а потом линчевать то, что останется после допроса.
Но не Братство. Они выучили свой урок, и выучили хорошо. Иметь с Кулаком любые дела — это значило играть с разрушением. Он их поработил, он пытал и убивал тех, кого они любили, извратил их веру и украл все, что они ценили: плоды их труда, свободу, достоинство и будущее. Кулак наверняка постарался, чтобы месть стоила им всего, что они вновь обрели, и они это знали. И потому бегали от него, как от чумы — каковой он и был. Через несколько дней Марши перестал запирать дверь.
Вскоре после того, как ему было предложено снова вернуться в график, Марши предложил, что возьмет Кулака с собой и передаст тем властям, которые на это согласятся. Причина была в том, что людям Ананке проще будет оправиться от случившегося, если удалить источник инфекции.
Предложение было сделано всей общине через Джона Халена, который уже стал кем-то вроде лидера. Или по крайней мере выразителем общего мнения. У Братства не было особых лидеров до Кулака, и сомнительно, что они появятся после. Марши не особо удивился, когда Джон вернулся с ответом, что они будут рады избавиться от Кулака.
С тех самых пор Марши обдумывал идею заставить Кулака открыть, что он сделал с добытым на Ананке. Стоя под струями душа, омывающими разболевшуюся голову, ощущая приливную тягу позади и предвидя мертвые часы и дни впереди, он находил эту идею все более заманчивой.