Плоть и серебро
Шрифт:
— Н-но руки, что у него с руками? — Элла глотнула пересохшим горлом и замолчала в ответ на поднятие сияющей руки. Из его руки высунулся переходник, как электронный стигмат, подвешенный на плетеном серебристом кабеле.
Марши повернулся к пациентке и осторожно ощупал основание ее черепа. Когда он нашел линию, подключающую девочку к системам жизнеобеспечения и мониторам стола, он вытащил ее конец и заменил его переходником, свисающим с ладони.
Элла передернулась и ссутулила плечи. Зонды — вещь общепринятая, но сама она всегда испытывала отвращение, представляя
Марши стоял, чуть покачиваясь, и глядя на его отсутствующее лицо, можно было принять его за лунатика.
Доктор Чанг заговорила раньше, чем Элла обрела голос, чтобы задать вопрос.
— Он подключен к зонду Шей и считывает ее состояние. Многие доктора со встроенной аппаратурой это умеют делать, но только с помощью специального интерфейса. У него интерфейс встроен прямо в протез.
Элла повторила одними губами слово «протез». У него был жестяной вкус.
С еле слышным щелчком Марши извлек зонд, снова подключил девочку к столу, осторожно опустив ее голову на обивку.
Потом он поставил руки по бокам головы девочки. Держа руки параллельно, он стал описывать ими медленные широкие круги. Протезы зажужжали — еле слышно на звуковом фоне прочей медицинской аппаратуры.
— Теперь он определяет местоположение осколков. В этом нет необходимости, мы сделали полное сканирование. Он просто осторожен. На самом деле он это может лучше, чем я со всей моей аппаратурой.
Элла напряженно всматривалась, слыша каждое слово, которое произносила Чанг, и некоторые из них даже понимая. Все ее внимание было приковано к чужому серебристому металлу, заменившему теплые руки, которые она помнила. Марши не замечал ничего, кроме того, что делал.
Наконец он выпрямился, что-то про себя бормоча. Серебристая рука нежно погладила забинтованную голову умирающего ребенка.
У Эллы внутри что-то щелкнуло. Ее захлестнуло волной режущее, ослепительно живое воспоминание о том, как касались ее лайковые руки Марши: бархатный палец, целующий ее щеку, будто вытирая слезу, теплая ладонь, принимающая в себя ее грудь, пальцы, сладким огнем скользящие по бокам, раскаляющие нервы до точки воспламенения, те пальцы, которые знали самые тайные уголки ее тела, обладающие собственной мудростью, его теплые руки в ее руках в темноте, утешающие и успокаивающие…
Но этих рук больше нет. Нет. По коже пробежали мурашки при мысли, как коснутся ее эти металлические предметы, поползут по телу, как стальные пауки…
Больше нет…
Это был безмолвный шепот, расколовший пустое молчание, выдавленный всем тем, что стояло за ним. Элла шагнула вперед, потребовать — пусть расскажет, что с ним случилось. Как произошел весь этот ужас.
Доктор Чанг загородила дорогу, схватив ее за руки.
— Элла, — сурово сказала она. — Я знаю, что вам это трудно. Но нельзя нарушать его сосредоточение. — В голосе Чанг звенела решимость. — От этого зависит жизнь Шей.
Оттенок мольбы в этом голосе дошел до сознания Эллы. Она сглотнула поднимавшуюся в горле кислую волну, опустила глаза и встретила взгляд женщины. Потом кивнула.
Ее глаза снова нашли Марши. Чанг тоже повернулась, но не сняла руку с руки Эллы.
Марши отступил от стола. Скрестив руки на широкой груди, он стал глубоко дышать, закрыв глаза, будто выполняя какую-то пранаяму или дыхательное упражнение. Серебристые руки были скрещены, как на эмблеме у него на груди.
Элла смотрела с возрастающим удивлением, как серебряные руки задрожали, затрепетали, как механические птицы, в ритме его дыхания. Лицо его стало совсем отчужденным, дыхание замедлилось, выражение лица стало совершенно пустым, не человеческим. Медленно тащились секунды, лицо Марши становилось все холоднее и страннее — страшный мистер Хайд проявлялся в том милом докторе Джекиле, которого Элла, как она думала, знала.
Рука Чанг была как спасение от ужаса, который полз по спине вверх, обертывал тело, сплетая пальцы вокруг сердца. Рука была холодна, пожатие ее крепко. Чанг тоже боится?
Медленно открылись запавшие глаза Марши, веки раздвинулись, как заслонки над пустотой.
В этих глазах ничего не было от Георгори Марши, которого знала и любила Элла. Темные глубокие пещеры: холодные, пустые и неприступные. Ни искорки не осталось в них, напоминающей о том, кем он был, даже человечный блеск сменило то страшное, что он вызвал из глубины себя.
Элла боролась с позывом немедленно бежать от этого ужасного чужого человека, которым он стал, в которого превратил себя прямо у нее на глазах.
Направленный точно вперед, его взгляд как прожектор равнодушно скользнул по двум женщинам; Марши подошел к изножью стола медленными кукольными шагами. Согнулся в талии, как плохо сделанная марионетка, и плоско положил руки на стол: локти, запястья, кисти.
Хромированные механические птицы его рук лежали неподвижно. Веки упали, закрыв глаза. Он резко вдохнул сквозь стиснутые зубы, будто пытаясь поднять неимоверную тяжесть.
Через секунду он испустил длинный шипящий выдох. Потом медленно выпрямился и отступил назад. Серебряные руки остались лежать, брошенные на столе, какие-то бесстыдные. Сразу ниже локтей руки Марши кончались плоскими гладкими серебряными пластинами. Дальше — ничего.
Чанг крепко стиснула руку Эллы.
— Все в порядке, — шепнула она неуверенно.
Элла только смотрела на своего бывшего возлюбленного, и лицо ее было бледно и недвижно, как резная кость. Губы стиснуты. То, что она сейчас увидела, — это в нем было всегда? Оно выглядывало? Смотрело?
Марши перешел к изголовью стола, двигаясь скованными рывками. Подойдя, он поднял обрубки рук к голове ребенка и остановился на расстоянии вытянутых рук. Его поза, его лицо, все в нем внушало мысль, что сейчас он нанесет этой девочке страшный вред. У Эллы внутри все сжалось от порыва вырвать ребенка из его хватки, но мысль о том, чтобы оказаться рядом с ним, наполнила ее ужасом.