Плоть
Шрифт:
Общение с Верноном помогало ближе познакомиться с «Оле Мисс», проникнуться его духом, так как отставной профессор знал множество историй о прежних сотрудниках кафедры, малоприметных, эксцентричных и, как правило, уже отошедших в мир иной. Один из них, например, держал лошадь, живя в пансионе, а другой ухитрился трижды жениться в течение одного семестра. Странно, самые неприличные и цветистые рассказы Вернона были самыми бесцветными из всего, что он говорил, но многие женщины возмущались тем, что Джина называла вербальным щипком за задницу. Элейн заходила еще дальше, сказав как-то раз Джине (которая затем передала ее слова мне): «Когда он подобным образом шутит, мне кажется, что он мастурбирует у меня на глазах».
Спрашивается, зачем мы вообще туда ходили? На этом настаивала Сьюзен. Она жалела Вернона, во всяком случае, она так говорила. Но я, честно говоря, думал, что ей нравится сам дух собрания. Ее светская, благовоспитанная часть показывала свое нарумяненное лицо. При всем отсутствии у Сьюзен какой бы то ни было претенциозности что-то в ее душе радовалось случаю надеть красивое платье (по поводу которого Вернон всякий раз отпускал изысканный комплимент), выпить разбавленного вина, пообщаться с кафедральными женами и похрустеть розетками. Возможно, эти посиделки заменяли церковь; хотя сам я отпетый атеист, а Сьюзен — пресвитерианка-отступница, каждому человеку хочется — пусть даже окольным путем — снова приобщиться к вере.
Итак, около двух часов дня мы сели в автомобиль и совершили короткое путешествие к дому Ноулза. На Сьюзен была крестьянская блузка и широкая сборчатая юбка, но все это выглядело не совсем так, как надо, потому что Сьюзен, увы, не была альпийской крестьянкой. Моя жена была ухоженной тонкокостной женщиной с короткой стрижкой. Я знал, что румяна она нанесла на светлую основу, — она позволила мне наблюдать процесс. Видел я и как она подводила брови, красила ресницы и красила губы розовато-лиловым цветом. Все это благодаря идеям Макса. Удивительно, сколько всего наносят женщины на свое лицо. Это священнодействие, а вовсе не тот формальный ритуал, который исполняют некоторые дамы в Оксфорде, например Эмма Споффорд. Когда видишь этот многослойный макияж, начинаешь чувствовать себя Шлиманом, готовым приступить к раскопкам Трои. Я сам позволил себе только одну уступку: крем «Брут» после бритья — подарок Сьюзен. На мне был обычный наряд ученого на отдыхе — свободный бесформенный пиджак и спортивная рубашка. С собой Сьюзен взяла жестяную коробочку с орехами — благодарность за грядущее неизбежное гостеприимство.
Как и большинство профессоров Оксфорда, Ноулзы занимали домик в стиле ранчо, дополненный половиной акра ухоженной лужайки. На дорожке был припаркован красный «камаро» Мэриэн; круглые задние габариты светились, как два выпученных бычьих глаза. Сьюзен искоса взглянула на меня.
— Свежая кровь. — Я пожал плечами. — Вернону, вероятно, потребовалось срочное вливание.
Действительно, наша группа куда больше интересовалась новым факультетом, чем кафедра истории, наверное, потому, что сам факультет еще не стал историей.
Мы позвонили в дверь, и на пороге возник сам Вернон — воплощение литературного типажа «добрый хозяин». На нем был темный малиново-коричневый смокинг с художественными заплатами на локтях. Под смокингом виднелся клетчатый, плотно застегнутый жилет. Он отрастил несколько прядей седых волос, коими тщательно прикрыл свой блестящий розовый череп — явный признак неискренности.
— Так-так-так! Кто же к нам пришел?! — воскликнул он, заставив меня почувствовать себя мальчиком, явившимся к соседям на Хеллоуин. Вернон стиснул мне руку и, как обычно, сказал Сьюзен, что она прекрасно выглядит. В ответ она сделала реверанс, правда недостаточно низкий, но об этом я скажу ей позже. Широким жестом нас пригласили в душную гостиную, где царила тупая давящая тусклость, сгущавшаяся над пузатым голубым креслом. Айрис уже сидела на своем обычном месте, словно в трансе держа в руках стакан. Ее лицо, насколько я успел заметить, было оштукатурено в истинно троянской манере. Заметив, что мы вошли, она рассеянно кивнула.
Я окинул комнату взглядом. Все те же неописуемые диван и стулья — аксессуары для сидения, как однажды обозвал их Вернон, поставленные в виде треугольника, указывающего своей острой вершиной на кресло. За троном помещались сокровища короны: раздвинутая решетчатая перегородка, заставленная сувенирными пепельницами с рынка графства, хрустальными пресс-папье, изукрашенными орнаментами вазами, прикидывающимися дельфийскими, заключенными в рамки фотографиями мужчин и женщин в старомодных шляпах и костюмах и бронзовыми фигурками неясного происхождения и значения. Тусклый свет из-за занавески создавал весьма слабую иллюминацию, но я был здесь не в первый раз и имел больше чем достаточно времени в подробностях рассмотреть всю эту ужасную выставку. За сокровищницей помещалась столовая, за ней — мрачная темная кухня, а за ней — задний двор, а еще дальше — вся Миссисипи в ее верхнем течении. Интересно, думал я, в скольких еще гостиных собирают гостей на воскресные вечера — время светских приемов штата.
Сьюзен принялась приветствовать почтенное собрание: каждый получал свою, точно отмеренную долю — такую цену приходится платить за проживание в маленьком городке. Вот тот, съежившись сидящий на стуле с высокой спинкой, Бенджамин Дальримпль, куртуазный старый пьяница, который оттрубил свое — боюсь, что на нашей кафедре, — и постепенно гнил, как почва в Дельте. О нем ходили всякие истории, поговаривали, что он был женат на второй жене бывшего заведующего, но все, кто знал подробности, давно вышли на пенсию или умерли. Мускулатура правой руки Дальримпля судорожно дернулась, и я в ответ приветливо помахал ему рукой.
В дальнем углу гостиной сидели Франклин и Джейн Форстер, разделенные дистанцией в двадцать пять лет. Как его бывшая студентка, она одновременно исполняла три роли — ученицы, жены и подражательницы Франклина. Например, сейчас она сидела буквально у его ног. Заметил я также и Грега Пинелли, человека настолько вежливого, что он не посмел бы отказаться даже от приглашения на открытие мавзолея. Он храбро пытался вовлечь Дальримпля в какое-то подобие беседы, но последний был озадачен уже тем, что кто-то вообще пытается это сделать.
Главными персонажами, несомненно, были Макс и Мэриэн, сидевшие на оранжевом диванчике, поставленном наискосок к трону. Возможно, виной тому был темный загар жилистого и мускулистого тела Макса, но Мэриэн в сравнении выглядела весьма объемистой, рядом с ее широкими бедрами его выглядели какими-то карликовыми; полные белые руки, заканчивавшиеся пучками пальцев, лежали на круглых коленях. Обвитые канатами мышц бронзовые руки Макса, обожженные во время велосипедных поездок, были странно белыми на запястьях и локтях, словно кто-то нарочно стер меланин с этих мест. На первый взгляд эта белизна была не очень заметна, но бросалась в глаза, когда Макс тянулся за стаканом с выпивкой. Мэриэн казалась одновременно радостной и нервной, и Макс, казалось, поощрял в ней оба этих состояния.
Нас с Сьюзен удостоили мест возле стены с сокровищами, и Вернон отправился за графином с «Кровавой Мэри». Я ждал, когда он произнесет свою дежурную шутку: «Кровавая Мэри» без водки — это кровавый стыд. Мне не пришлось долго ждать. Шутка была доставлена вовремя, вместе с выпивкой. За ней последовали розетки. Я завязал разговор с Джейн Форстер, но она вскоре переключилась на мужа. Сьюзен разговаривала с Мэриэн. Вернон уселся в кресло и ждал своего часа. Мне не было слышно, что именно говорил Грег Дальримплю, но все же я уловил упоминание об университетской библиотеке. Грег все еще пытался разговорить Дальримпля, который когда-то был весьма сведущ в том, как следует создавать, менять или уничтожать библиотеки. Бедный, услужливый, благонамеренный Грег — теперь он был обречен. Я услышал, как деликатно, аристократически покашлял Вернон, очищая свои старые бронхи от мокроты.