Плотина против Тихого океана
Шрифт:
— Вот и Жозеф говорил то же самое, — сказала мать. — Да, бедняга, он, конечно, не красавец… Но это не значит, что его надо…
— Красота — дело десятое, — сказал Агости, — а Жозеф его ненавидел, потому что тот ни бельмеса не понимал.
— Каждый понимает в меру своих возможностей, — сказала мать, — и за это тоже нельзя ненавидеть человека. А он был совсем не плохой, не злой.
— Знаете, иногда бывает очень трудно притворяться. И Жозеф не мог, это было сильнее его.
Мать не ответила. Она смотрела на Агости.
— Я видел Жозефа у
— Дело совсем не в том, что патефон был от него, — сказала мать, — он бы с удовольствием продал и наше бунгало… ты же знаешь Жозефа.
Они на некоторое время замолчали, не зная, что сказать. Мать продолжала рассматривать Агости со все возрастающим вниманием. Видно, он чем-то вдруг очень заинтересовал ее. Сюзанне казалось, что это просто бросается в глаза, однако Агости так ничего и не замечал.
— Ты часто бываешь у папаши Барта? — спросила наконец мать. — Ты все еще занимаешься контрабандой перно?
— Приходится. Отец опять ухлопал половину прибыли от перца. И вообще мне это дело нравится.
Мать выпила кофе и проглотила таблетки, которые принесла Сюзанна.
— А если тебя поймают? — спросила она.
— С этими таможенниками можно запросто договориться, они ничем не отличаются от землемеров. А вообще-то об этом лучше не думать, а то тебе хана.
Мать избегала обращаться к Сюзанне. Агости все еще чувствовал себя неуютно, словно встретился с матерью впервые. Возможно, и само бунгало произвело на него впечатление. Его-то мать немало сил вложила в устройство их дома. У них было электричество от рамской сети, настоящая крыша и даже потолок. И строили бунгало более основательно, потому и доски перегородок не рассохлись. Агости-мать считала, что главное — создать мужчинам уютное жилье, тогда им не придет в голову бежать из дома. Чтобы удержать возле себя сына, она по всем стенам развесила репродукции картин, покрыла столы цветными скатертями, а стулья вышитыми подушечками. Пожалуй, Жан Агости впервые зашел к ним в дом вечером. Один раз он уже приходил к ним, но рано утром, хотел узнать у Жозефа, который как раз вернулся с ночной охоты, не видел ли он его отца — тот пропал в очередной раз.
— Сюзанна мне сказала, что вы получили весточку от Жозефа. Вот видите, я был прав, не стоило о нем так уж беспокоиться.
— Да, действительно. Но он делает столько орфографических ошибок, что я от этого совсем больна.
— За мной ему все равно не угнаться, — засмеялся Агости, — но, по-моему, это не так уж и важно.
Мать попыталась улыбнуться:
— А мне кажется, что это очень даже важно. Я всегда удивлялась, почему он такой неграмотный. Сюзанна делает меньше ошибок.
— Ну и что из-за этого волноваться? Неужели он писать не научится, если будет нужно? Я, например, уверен, что научусь.
Впервые за много месяцев Сюзанна пристально смотрела на мать. Казалось, мать смирилась со всеми
— А мне иногда кажется, — сказала мать, — что даже если бы Жозеф и захотел, ему это было бы очень трудно. Он не создан для таких вещей, ему все это так скучно, у него все равно ничего не получится.
— Придумала себе новый повод для волнений, — сказала Сюзанна. — Ты без этого просто жить не можешь.
Мать кивнула головой в знак согласия. Что ж, и это тоже она за собой знает. И задумалась о чем-то о своем, словно вдруг позабыв, что они рядом.
— Если бы мне такое сказали, когда они были еще совсем маленькие, — сказала она наконец, — если бы мне тогда сказали, что в двадцать лет они все еще будут делать орфографические ошибки, я бы предпочла, чтобы они сейчас же умерли. Вот такой я была в молодости, просто ужас.
Она не смотрела на них, ни на того, ни на другого.
— Потом, конечно, я изменилась. А вот сейчас все это ко мне возвращается, я становлюсь такой, какой была в молодости, и мне порой кажется: пусть бы лучше Жозеф умер, только бы не видеть, сколько он делает ошибок.
— Жозеф очень умный, — сказала Сюзанна, — стоит ему только захотеть, и он выучится правильно писать. Для него это пара пустяков.
Мать сделала отрицательный жест рукой.
— Нет, теперь уже не выучится. Теперь никто не будет с ним заниматься, и поэтому я должна к нему поехать. Только я одна и могу научить его. Ты говоришь, он умный, а я говорю, что не уверена. После того, как он уехал, я много думала о нем и поняла, что он скорее всего совсем и не умный.
Она сказала об этом с яростью, с прежней яростью, которая опять была сильнее ее самой. Она совсем обессилела и страшно вспотела. Видимо, она боролась против оцепенения, боролась и с помощью этой самой ярости. Впервые с тех пор, как она стала принимать двойную дозу таблеток, она пыталась поддержать разговор.
— Да какая разница, правильно ты пишешь или нет? — сказал Агости, возможно, чувствуя, что мать метит и в него тоже, а может, просто пытался успокоить ее.
— Какая разница, говоришь? Да это самое важное, если хочешь знать. Если ты не можешь написать письмо, значит, ты вообще ничего не можешь, все равно что у тебя рук нет.
— А что толку, что ты написала столько писем в земельное ведомство? — спросила Сюзанна. — Чего ты этим добилась? Когда Жозеф пальнул дробью в воздух, это произвело гораздо большее впечатление, чем все твои письма, вместе взятые.
Но мать не так-то просто было переубедить. Она только все больше и больше отчаивалась, что не может найти более веских аргументов в свою пользу.
— Как вы не понимаете? Пальнуть в воздух может кто угодно, а против негодяев нужно другое оружие. Когда вы это поймете, будет слишком поздно. Любой негодяй запросто обведет Жозефа вокруг пальца, и, когда я об этом думаю, мне кажется, лучше бы уж он умер.