Плотина
Шрифт:
— В основном — на бетоне.
— Заметно.
— Ничего. Это не самое плохое воспитание. Там все в открытую и начистоту.
— А здесь?
В самом деле: куда более открыто и честно. Муж, дочка, свекровь...
Юра наконец понял, насколько глупо ведет себя, извинился, обозвал — и осознал — себя дикарем, и все-таки Ева обиделась, и они вроде бы слегка поссорились, едва успев познакомиться. И вот чудо: это не отдалило, а скорее сблизило их! Оказывается, бывает и так, когда взаимные упреки и обиды, рожденные взаимным неравнодушием, каким-то странным образом сближают мужчину и женщину. По крайней мере, у них появляется необходимость встретиться еще раз, чтобы получше
Юра приехал через день. Разыскал радиокомитет, вызвал Еву на улицу и потащил в кафетерий на проспекте Мира, который помнил еще с тех времен, когда приезжал сюда из Дивногорска и когда еще любил пирожные.
Народу в этот раз в кафетерии почти не было. Юра и Ева сели в дальнем уголке, вовсе одни, и Юра начал восстанавливать чуть подпорченный им самим мужественный образ гидростроителя. Он стал разъяснять Еве, что на бетоне работают не какие-нибудь там дубы и мужланы, а вполне интеллигентные люди. Плотина даже не терпит дубового мышления. Плотина — это пример соединения искусственного и естественного воедино, для единой цели и службы в веках. Если уж на то пошло, такая работа, как строительство крупных гидроузлов на дикой первозданной природе, десантирование цивилизации в глухие углы, может быть, лучше всего способствует формированию гармоничного человека, надежного в деле, ответственного за дело и за завтрашний день, способного на крепкую дружбу и высокие чувства. У этого человека особая мера счастья и свой взгляд на отношения между мужчиной и женщиной: оба должны быть прежде всего единоверцами, преданными делу. Если я отдаю год за годом, десятилетие за десятилетием сначала одной, потом другой ГЭС, то и моя подруга должна понимать все это, идти со мной рядом, со стройки на стройку, не ныть от бытовой неустроенности, не набирать в дорогу лишнего барахла, — словом, быть навсегда надежным товарищем и спутником, то есть спутницей. Семья, созданная на основе общих крупных интересов и единой духовной программы, — самая крепкая. Большое совместно дело — и большая любовь. Это показало нам старшее поколение гидростроителей, которое прошло через войну…
Юра продолжал о том же и на улице, сам поражаясь своей говорливости и ясности той «программы», которую излагал в общем-то впервые. Ева слушала его, не перебивая, только увела незаметно с многолюдного проспекта Мира в тихий боковой переулочек. Там, кажется, была какая-то церквушка… а может, и не было.
Ева слушала и не мешала ему, а когда он выговорился, осторожно попросила:
— Юра, милый, вы не могли бы повторить все это в микрофон?
Юра остолбенел. Потерял дар речи вообще, не говоря уж о том, чтобы начать заново повторять свой монолог, прорвавшийся неизвестно из каких глубин.
— Ну, Юрочка! — продолжала упрашивать Ева. — Ну пожалуйста!. Хотите, я вас поцелую? Для храбрости.. — И действительно поцеловала его приятельски в щеку, и мягкие теплые губы ее надолго отпечатались этим своим теплом на его щеке. А он от этого действительно осмелел, по-медвежьи обхватил ее. Она же словно бы ненадолго забылась.
Однако ненадолго.
— Юра, Юра! — остановила его. — Ты слишком увлекся.
Освободившись из его рук, она некоторое время шла молча, хотя и не похоже было, чтобы сердилась. И не забывала, оказывается, о своем.
— Ну давай поразговариваем снова о том, с чего ты начал, — напомнила она. — Ты пойми: в наш век, когда молодые люди вот-вот разучатся говорить друг другу чистые искренние слова, когда быстро женятся и через год расходятся, им просто необходимы вот такие откровения, что ли. Да еще когда они от молодого исходят… Ты не представляешь, сколько получишь писем от девушек! — попробовала она соблазнить и этим.
И ведь сумела! Только не завтрашними письмами от девушек, а тем, как сама говорила с ним. И тем, как слушала. И тем, как радовалась его словам. В какой-то момент он уже и не понимал, к кому обращается, — не к ней ли самой?
Он видел, что она довольна, — и доволен, почти счастлив был сам. Пригласил ее в кино. Немного подумав, она согласилась: «Была не была!»
Билеты они взяли в самый последний ряд, то есть, собственно, Юра взял, и не без умысла. Уединившись, полузабывшись, они целовались там, как десятиклассники. Никакого кино, конечно, не видели. И когда пришло время уходить, Юра — опять не без умысла! — предложил:
— А что, если мы все-таки посмотрим эту картину?
И ведь действительно снова купили билеты, отсидели еще один сеанс… и опять не видели фильма.
Что же это все-таки было с ними, если поразмыслить на трезвую голову? Может быть, что-то сверхъестественное, нереальное? Может быть, все это происходило на экране, а они были только лишь честными, сильно сопереживавшими зрителями? Ведь в реальной-то повседневной жизни такого с людьми, наверное, не случается. Чтобы два раза встретились — и сразу такая любовь? Не просто любовь, а словно бы взрыв любви, настоящее безумие… прекрасное безумие.
Нет, не всё мы знаем о любви, не всё!
Без вина пьяные, бездумно счастливые, брели они потом по сумеречным улочкам-закоулочкам и оказались в чьей-то пустой квартире, где Ева почему-то должна была взять соковыжималку. Как потом выяснилось, это была квартира ее родителей, куда-то уехавших… Ева искала соковыжималку и показывала фотографии своих стариков, совсем не старых на этих снимках. Попалась фотография маленькой голенькой девочки, которую Ева быстро перевернула. «Дочка?» — спросил Юра. «Да нет, мама… в дочкином возрасте».
Они все время о чем-то говорили, хотя не смогли бы потом вспомнить, о чем именно. Все обволакивалось какой-то словесной дымкой, все уходило в нее. И случилось в тот вечер то, что нередко случается между мужчиной и женщиной, только, может быть, не всегда столь неожиданно.
Юра внутренне ахнул от удивления, восторга… и ужаса. От ужаса потому, что Ева была замужней, чужой, и еще потому, что все происшедшее здесь было резким контрастом той чистой радиопроповеди, которую он только что произносил и которая находилась тут же у кровати, в «Репортере», готовая обличительно зазвучать.
Прекрасное безумие продолжалось и дальше. Временами у Юры возникала даже такая иллюзия, будто есть у него теперь жена и дом, что он, можно сказать, семейный человек. Ева не мешала ему так думать, только просила не торопить ее и вообще не говорить пока что об их будущем. Ей было нелегко — он понимал это. И не торопил. Ему ведь не к спеху, у него «в запасе вечность». Поскольку им двоим все совершенно ясно теперь, поскольку они уже знают, что созданы друг для друга, то спешить им незачем и даже не нужно. Наоборот, все надо делать основательно и серьезно.
Плохо было лишь то, что Ева никак не отваживалась на разговор с мужем. Юра и тут понимал ее. Муж был намного старше ее, он был для нее и учителем, и большим другом… Но раз уж решили, надо когда-то отважиться. И Ева обещала: «Я скажу, скажу… Он поймет, он простит. Не сказать — это уж совсем подло, правда?»
Потом у Евы появился какой-то мистический страх за жизнь дочери. Она стала думать, что, если уйдет из семьи, дочь обязательно погибнет.
— Да воспитаем мы ее! — обнадеживал Юра. — Моя маманя троих вырастила, теперь за внуков возьмется.