Плотина
Шрифт:
Юра посмотрел на приятеля и вдруг заметил, что все его натопыренные ежики как-то улеглись, или укоротились, или же просто были сегодня причесаны, — кто их там разберет!
— Гера! — сказал он. — В твоей жизни, я вижу, происходят благотворные перемены.
— По-моему, и в твоей тоже, — прежним ежиком глянул Сапожников.
— Не слышно на участке крепкого сибирского мата, — продолжал Юра.
— Сейчас услышишь! — пообещал Сапожников, направляясь к двери, чтобы прикрыть ее.
— Нет, стой! — остановил его Юра. — Все должно быть при открытых дверях. — Люба! — позвал он нормировщицу.
И Люба — вот она! Как будто стояла за простенком и ждала, пока позовут.
— Ты не слышала, о чем мы тут толковали? — спросил Юра.
— Насчет капусты? — проговорила Люба.
— Насчет свадьбы!
— Вы собрались жениться? — невозмутимо спросила Люба. И Юра оказался в своем собственном капкане.
— Да не я, а вы! — все-таки не сдавался он. — Гера, ты что, еще не говорил Любе?
— Юрка, ты сейчас получишь! — погрозил Сапожников.
— Ну, ребята, нельзя так затягивать дело, — продолжал Юра уже по какой-то приданной самому себе инерции. — Если дело за мной, так я тоже готов. Давайте сразу две! Ну?
Тут и Гера посмотрел на Любу из-под своих козырьков-бровей с вопросом и ожиданием. А Люба наклонила голову к плечу, улыбнулась и сказала:
— А чо?
— Заметано, ребята!
Юра тут же убежал на новые блоки — посмотреть, как там идет подготовка, — и по дороге уже всерьез обдумывал то, что наболтал в порыве непонятного шутовства. Ну, Гера с Любой, кажется, не очень удивились и не слишком растерялись, а вот сам-то он с чего так расхрабрился, у самого-то откуда взялась такая нахальная уверенность? Наташе он все еще так и не сказал тех главных слов, после которых могла бы начаться для них совершенно новая жизнь. Наедине с собой он уже мечтал об этой жизни, а встречаясь с Наташей, хотел одного: не расставаться, не расходиться по разным квартирам, все время быть вместе. Видеть ее как можно чаще — хотя бы мельком, в автобусе или на блоке, стало для него потребностью и необходимостью. Повидался — значит, все хорошо, не встретился — даже дела на участке идут хуже. Он уже понимал, чувствовал, что Наташа — его судьба, думал о ней не только радостно, но и серьезно, рисуя в воображении картины их будущей совместной жизни. Он уже видел свою семью и даже пытался обдумывать что-то практическое: как быть с жильем, с чего начать устройство… Это были, конечно, наивные и малореальные проекты: они всегда наивны и нереальны, пока составляются в одиночку. Он понимал это. Однако вовлечь в свои замыслы и мечтания Наташу, сказать ей все до конца пока еще не решался. Может — боялся. Не уходила из памяти ее фраза: «Значит, все это было у тебя очень всерьез». За нею как будто следовало такое продолжение: «Если у тебя уже было серьезное сильное чувство, значит, оно уже не повторится. Во второй раз такого не будет».
Мысленно Юра убеждал ее, что ничего здесь и не должно повторяться. Чувство приходит вновь и новое. Оно уже пришло — и такое, какого он не знал никогда. И, может быть, только теперь он способен вполне оценить новизну своего чувства и предстоящие радости семейной жизни. Он способен и оценить и дорожить всем этим. Как раз потому, что он уже не мальчик и пережил серьезное…
Он поднимался на плотину в недавно смонтированном, прилепившемся к бетону полуоткрытом лифте, жидком и шатком на вид, с дребезжащими стойками, но, как видно, надежном. В кабине он оказался наедине с девушкой-лифтершей, молоденькой, недавно приехавшей на стройку. Спросил, не надоедает ли ей кататься вверх-вниз и не страшно ли. «А чего бояться-то? — задорно и смело отвечала девчонка. — Вас, что ли?»
Щелкнули громко контакты, звякнул звонок — лифт остановился на верхней площадке.
Юра не выходил.
— Дальше не едем. Выше только небо, — сказала задорная.
— А мне опять захотелось на землю.
В кабину вошло несколько ребят, и лифт пошел вниз, дребезжа свою унылую песенку.
Как только кабина остановилась и парни подняли дверцу-заслонку, Юра вышел и быстрым шагом направился на штабную горку.
Глядя в лифте на девушку, он вспомнил Наташу и почувствовал, что должен сейчас же, немедленно идти к ней. Что он скажет, о чем спросит при встрече, он сейчас не думал — просто ему необходимо было увидеть ее. Если он не застанет Наташу в техинспекции — пойдет разыскивать ее на блоки или в потерну; если не вышла на работу — пойдет к Варламову… нет, пойдет к ней домой; если не застанет дома — пойдет по всему поселку, но уже не остановится и не успокоится, пока не увидит, не поговорит, не посмотрит ей в глаза. Все дела были забыты, все мысли соединились на одном: Наташа!
И все же, переступив через знакомый порожек техинспекции, о который многие с непривычки запинались, войдя в знакомую до мелких подробностей комнату и охватив одним взглядом всех присутствующих — и Наташу, и Валерию-начальницу, и своего «побратима», с которым несколько лет назад поменялся должностями, — он не мог подойти прямо к Наташе и заговорил, обращаясь сразу ко всем:
— Привет технической милиции! Как у вас на фронте борьбы с нарушителями технологии?.. А это любопытно! — остановился он у стола своего «побратима» и стал читать плакатик на стене, писанный славянской вязью: — «Указ Петра I от 11 генваря 1723 года. Параграф первый. Повелеваю хозяина Тульской оружейной фабрики Корнилу Белоглазова бить кнутом и сослать на работу в монастырь, понеже он, подлец…» Понятно: за срыв качества! — заключил Юра.
И только после этого подошел к Наташе.
— Садись, — показала она на стул.
Он сел, но так, что сразу видно было: не надолго. Бочком, без основательности.
— Я звонила, звонила, — сказала Наташа, напоминая о его просьбе, — но все на Сапожникова или на Любу попадала. Летучка кончилась, как видишь.
— Спасибо, я понял… Я к Острогорцеву собрался, но это потом…
Он все еще сидел и смотрел на нее, хотя ясно видно было: не сидится ему!
— Ты можешь на минутку? — Он кивнул на дверь.
— Конечно.
Прямо с крыльца он позвал ее за угол домика, на узкую «смотровую» площадку, с которой открывался вид на всю плотину, от берега до берега, уже не разорванную проездом на две половины, а соединенную и выросшую до высоты многоэтажного современного дома. Над нею колдовали, шевелились, ревели сиренами огромные членистоногие-подъемные краны. Под левобережной скалой, на месте будущего здания ГЭС, уже обозначились массивным бетоном и ажурным плетением арматуры круглые основания под первые гидроагрегаты. На них работала теперь бригада Ливенкова…
— Наташа, — начал Юра, — мне надо было обязательно увидеть тебя.
— Что-то случилось? — забеспокоилась девушка.
— Случилось уже давно, только я хожу, как дурак, и все жду чего-то. Понимаешь, я не могу без тебя, я знаю, что мы должны быть вместе.
— Юрочка, милый… — Наташа смущенно оглянулась.
— Это ничего! — понял Юра. — Здесь у нас проходит половина жизни, здесь мы и встретились, если помнишь… Я был тогда не совсем…
— И сейчас тоже, Юра! — улыбнулась Наташа.
— Не в себе, что ли?
— Нет. Я не знаю, как сказать, но как-то…
Ей трудно было найти точное и не обидное слово, но она видела, что Юра и впрямь как не в себе сейчас. Он непонятно торопился куда-то. Вернее — слишком торопился сказать, словно боясь передумать. Вот что промелькнуло в сознании Наташи. А Юра вдруг увидел в ее лице, в сосредоточенном прищуре глаз что-то от Евы, которой тоже всегда хотелось найти более точное слово. И вот уже сама Ева проглянула сквозь непохожее лицо Наташи, как если бы одно изображение наложилось на другое.