Плотина
Шрифт:
Словно бы завершая эту свою радость, они поцеловались. Юра увидел совсем близко глаза Наташи. В них были восторг, недоумение и отвага.
— Но ты… не плохой, Юра? — все же спросила, мягко отстраняясь, Наташа.
— Я совсем-совсем хороший, — отвечал Юра.
И снова им было весело. Наташа закружилась, размахивая корзинкой, и вдруг бросила ее вниз по склону.
— Не хочу быть сборщицей ягод, хочу быть вольною птицей!
И они пошли, полетели, не отрываясь от земли, дальше.
После быстрого подъема и неожиданного поцелуя они еще как следует не отдышались и теперь жадно вдыхали здешний легкий и душистый, от разогретого разнотравья, воздух, смотрели то на синие сопки, толпившиеся вдалеке, то себе под ноги, где столько росло красоты земной! То тут, то там, одиноко возвышаясь над травами, желтели и розовели крупные горные лилии, целыми колониями и в одиночку стояли свежие сиреневые ромашки, в изобилии рос несеяный клевер и стелилась рядом с ним вика, попадались очень рослые одуванчики и радовали глаз маленькие полевые гвоздики — от розоватого до черно-вишневого цвета. Идешь, идешь — и вдруг блеснет из травы этакий пятиглазый светлячок, блеснет и приманит к себе, и захочется тебе сорвать его — именно за то, что так красив. Но воздержись, человек! У цветка ведь такой же, как у тебя самого, цикл жизни: весна — лето — осень — зима. Дай же ему прожить всю его жизнь до конца, до зимнего холодного засыпания. Нагнись к нему и посмотри, как чудесно подобраны в этом малом творении цвет и форма, как сочетаются свежесть и глубина тона, как хорош контраст основному, царящему здесь зеленому фону! Тут и смелость, и трогательность, красота и беззащитность. Пять алых лепестков — как пять живых континентов… Нагнись, поклонись этой красоте — и шествуй дальше, могущественный и умный! Шагай в открытую перед тобой бесконечность — и радуйся ей. Бесконечность и малый цветок — в извечном родстве между собой. И как хорошо, что в мире есть и то, и другое! Иначе пришлось бы все создавать самому человеку. Не стал бы человек прозябать без цветов — и не смирился бы с отсутствием бесконечности. Пришлось бы создавать и бесконечность, ибо всякий раз, наткнувшись на какую-то стенку, человек стал бы пробивать ее, чтобы посмотреть, что там за нею. Сколько длительных лишних трудов!.. Наверное, так же трудно создать заново и цветок. Сохранить-то легче…
— Теперь я понимаю, почему мой брат влюбился в эти места и меня позвал, — говорила на ходу Наташа, все стараясь опередить Юру, идти впереди него.
— Мы тут все влюбленные, — не пожелал Юра быть хуже Варламова.
— Бывает, что и безжалостно любите, — заметила Наташа.
— А что создаем-то здесь!
— Я слышала, что искусственные моря на Волге покрываются ряской. Вот что вы создаете!
— Наша Река не зацветет — слишком быстрая. Да и холодная. А когда наберем водохранилище, еще холоднее станет.
— Говорят, что это тоже плохо.
— Да, купаться в ней не придется.
— А тем, кто в ней живет, — как придется?
— Рыбы — холоднокровные, им не страшно.
— Там есть и другие обитатели…
«Да ты у меня серьезная!» — подумал Юра, внимательно посмотрев на Наташу.
— Так хочется, чтобы нигде ничего не ухудшалось! — в ответ на его взгляд проговорила Наташа. — Нигде-нигде, ни у кого, ни у кого.
То смешливая, то серьезная, Наташа все больше нравилась Юре. Ему хорошо было, когда он шел рядом с нею, он любовался, глядя на нее издали, а Наташа явно наслаждалась привольем и свободой, ни минуты не оставаясь на одном месте. То она бежала к старику кедру, то наклонялась над каким-то новым цветком, то пыталась поймать бабочку… Так они подошли к той возвышенности, к той горбинке на спине хребта, с которой, если оглянуться назад, можно увидеть и ленту Реки и несколько домов поселка. С краю этого возвышения торчала «проросшая» из земли голая скала «Дикая Бара» — так прозвали ее туристы. Она и в самом деле немного напоминала женщину с распущенными волосами. Угадывались плечи и грудь, а дальше был крутой обрыв к говорливому ручью.
Как только Юра помог разглядеть Наташе очертания «Дикой Бары», девушка помчалась к скале, чтобы взобраться на нее.
— Наташа, стой! — попытался Юра задержать ее, вспомнив об опасном и малозаметном из-за кустов обрыве; только в прошлом году с него упала молоденькая больничная медсестра.
— А я хочу! — закапризничала Наташа, уже пробираясь к «прическе» этого прихотливого изваяния природы.
— Наташа, если ты не остановишься, мы больше никогда…
— Никогда-никогда? — поддразнила его Наташа, и не думая останавливаться.
— Ну тогда подожди меня, мы вместе…
— А я хочу быть первопроходцем!
Затевать игру с нею, пытаться догонять — означало бы подтолкнуть ее к коварному обрыву. И Юра остановился.
— Я ухожу обратно!
Он действительно повернулся и сделал несколько шагов, как вдруг услышал укоризненный и просящий голос со скалы:
— Юра-а! Ну почему ты такой?
— Потому что в тайге должна быть дисциплина, — остановился он.
— На стройке дисциплина, в тайге дисциплина, в семье — порядок… Мы что, уже не пойдем дальше?
— Пойдем, если ты будешь слушаться.
Ей очень не хотелось покориться, но все же она начала спускаться со скалы на зеленую полянку.
— Ты со мной все равно как с маленькой.
Юра рассказал о коварном обрыве и о том, что здесь уже случалось. Тайга, Река и особенно дальние горы с белыми шапками вечных ледников — все это не только красиво, но и таит опасности.
Наташа слушала, и видно было, что старалась разделить его серьезность, но это не удавалось. И хотя она соглашалась и даже говорила: «Слушаюсь!» и «Есть, командир!» — все это было для нее лишь веселой игрой.
— Ты пойми, что я здесь просто опытнее! — убеждал ее Юра.
— Наверно, не только здесь…
Это был уже явный намек на «опыт» его прежних отношений с девушками. Наташа как бы подразумевала, что именно тот прежний опыт и позволяет Юре так уверенно командовать. И чувствовалось, чувствовалось, что ей хотелось бы узнать, правильно ли она подумала. Прямо спросить она не решалась и вот остановилась на этаком полувопросительном многоточии.
Юра все понял.
Юра вспомнил Еву.
— Наташа… — Он приближался к ней медленно, словно обдумывая каждый свой шаг. Видно было, что он собрался сказать нечто важное. Но не о прошлом своем, не о Еве. Он просто хотел обнять Наташу, прижать к себе и сказать единственное: «Верь мне!»
Он выглядел, наверное, очень серьезным, и девушка вдруг оробела. От робости и смущения она чуть нервно рассмеялась и стала отступать от него снова к скале.
— А что должно быть в тайге, Юра? — говорила она при этом. И сама же отвечала: — Дисциплина, Юра! Неужели ты забыл?
И женщина, и ребенок!
— Такого серьезного я тебя боюсь. Правда — боюсь…
Юра остановился. Буквально — остановил себя, подумав, что вдруг и в самом деле испугает ее своим порывистым признанием и как-то оттолкнет от себя. А ему нельзя было оттолкнуть ее, нельзя даже подумать о таком. Пожалуй, им обоим надо было немного успокоиться.
Юра предложил самое на земле спокойное и мирное занятие:
— Давай-ка мы позавтракаем у «Дикой Бары».
Он сиял с плеча свою сумку-торбочку, достал из нее салфетку и начал раскладывать приготовленную матерью еду.
— Ты такой хозяйственный? — подивилась Наташа.
— Это все моя Зоя Сергеевна.
— А знала она, с кем ты идешь?
— Знала.
— А ты, правда, испугался за меня, когда я на скалу полезла?
— Правда.