Плотина
Шрифт:
Дождь затихал, становилось светлее под светлеющим небом — и яснее в душе. Яснее — до боли. Попроси его Женя о каком-нибудь самом невероятном одолжении — ну, например, «похлопотать» насчет жениха для нее (как раньше хлопотал насчет квартиры), — и то было бы лучше, чем эта законченная ясность.
Он встал, снял с плечиков свой пиджак с пестрой радугой орденских планок, надел его и сказал как мог спокойнее:
— Ты, Женя, не обижайся на мои неуместные шутки. Мы ведь старые друзья.
— Ну ясно же, Николай Васильевич! — с легкостью, а может, и с облегчением откликнулась она.
Ни на другой день, ни через неделю после собрания партактива каких-то особенных перемен на стройке не замечалось. Все шло по-заведенному. Как и прежде, поворачивались над плотиной краны, ревя сиренами и бережно перенося над головами бетонщиков восьмикубовые бадьи, как и прежде, круглосуточно действовала своеобразная поточная линия бетоновозов по элементарно простой схеме «завод — плотина», как и прежде, случались на этой линии заминки и перебои. По-прежнему бушевал на летучках статный и страстный Варламов, и все его понимали, все ему сочувствовали, в том числе и кровный враг его — Богиня огня.
Здесь же и шутили, и кого-то разыгрывали, переходя с веселого на серьезное.
Однажды Острогорцев поднял начальника бетонного завода и доверительно сообщил ему:
— Только, для вас, Сергей Владимирович: на следующей неделе ожидаем министра.
— Так это вам положено встречать его, Борис Игнатьевич, — не растерялся бетонодел.
— Я встречу. Но вы постарайтесь, чтобы завод работал так же, как во время пребывания у нас замминистра. Вы тогда отлично показали себя.
— Постараемся, — отвечал польщенный бетонодел.
— Очень прошу вас. Очень! — Острогорцев набирал тембр. — И в следующую неделю, и в следующий месяц постарайтесь, пожалуйста, продолжить эту великолепную показуху. Вы не думайте, что я кого-то разыгрываю или шуткую, я даю вам прямое указание: продолжайте показуху еще месяц, два, три, а еще лучше — весь предстоящий год, когда мы должны выйти на рубеж двух миллионов кубов… Черт бы нас всех побрал! — уже откровенно закипел начальник Всея. — Ведь можем, оказывается! Целую неделю работаем без единого сбоя, наблюдаем почти образцовую стройку… Не наводит это на какие-нибудь интересные мысли?
Острогорцев выдержал паузу, как хороший актер, хотя и не собирался актерствовать. Он ждал ответа, реакции — и не дождался. Участникам летучки, вероятно, хотелось услышать дальнейшее развитие его мыслей от него самого.
— Ну что ж, — продолжал он. — Если ни у кого не хватает смелости, я сформулирую сам. Не хватает нам элементарного самоуважения — вот в чем все дело! Нам обязательно нужно высочайшее присутствие — и тогда мы подтянемся, мобилизуемся, продемонстрируем. А как же сами-то перед собой — не хотим выглядеть красиво?.. Опять молчим, товарищи школьники? Ладно, идем дальше. Скажите откровенно: очень перенапряглись вы в эту неделю? Конечно, не очень! Просто держали себя в хорошем рабочем режиме. Давайте же так и дальше! Не перед начальством, а перед своей родной совестью. Перед своим родным делом… Ну а если кому-то необходимо постоянное внимание начальства, я постараюсь его обеспечивать… Летучка закончена! — неожиданно объявил Острогорцев, даже не сделав необходимой паузы.
Никто, однако, не сдвинулся с места, потому что никто не поверил: летучка еще только начиналась. И стоял в ожидании продолжения начальник бетонного завода.
— Я сказал: летучка закончена! — повторил Острогорцев. — Идите на объекты и продолжайте в прежнем духе. Следующая летучка — в среду. И так впредь: два раза в неделю — и в темпе!
Он вышел из-за стола и направился к дверям своего здешнего кабинета.
Начали подниматься и переглядываться, пока что без слов, и остальные. Кто-то, помоложе других, улыбчиво провозгласил:
— Да здравствует реформа!
Другой сказал:
— Мужики, кажется, что-то начинается…
Начальники расходились в некотором недоумении, но без обиды. В управлениях и на объектах каждого ждали свои дела, и это совсем неплохо, что летучка закончилась так быстро. Не худо, пожалуй, и то, что теперь она будет проводиться всего два раза в неделю. Вот он, неожиданный резерв командирского времени! Конечно, каждый день могут возникнуть у начальников какие-то вопросы к руководству, но для этого есть штаб, есть телефоны, есть ноги, наконец.
Начальники спускались с главкомовской горки в котлован, шли к плотине, и все, что видели вокруг и перед собой, было для них в высшей степени привычно и вроде бы неизменно. То есть они знали, что плотина ежедневно подрастает на столько-то кубов, но на глаз это уже не определялось, только лишь по отметкам. Плотины растут, как дети, — незаметно и медленно, и не зря рост тех и других фиксируется отметками: геодезическими или на дверном косяке.
Еще труднее было бы заметить и проследить перемены в умонастроении многотысячного коллектива. Нет таких отметок, нет такой аппаратуры, и мало кто из людей наделен способностью улавливать эти перемены. Их легко увидеть в часы перекрытия реки или пуска станции, а в обычные дни люди ведут себя буднично и обычно.
И все-таки, все-таки изменения происходили! Не всегда заметные, даже не всегда чисто положительные, но происходили — и в общем направлении положительном. Они происходили в сознании и психологии людей. В самом организме стройки. В ее клетках. В ее темпах. И настал день — это было первое августа, — когда вечернюю смену встретил в котловане новый большой плакат: «Есть 100 тысяч!»
На следующий день большой щит появился и при въезде в поселок, неподалеку от автобусного «пятачка». На нем был нарисован красивый бетонщик в аккуратной защитного цвета робе и в красной каске. Одной рукой он вытирал вспотевший лоб (Николаю Васильевичу это напомнило известный военный плакат «Дошли!»), другой — придерживал вибратор, только что вытащенный из сырой массы бетона. Плакат и здесь сообщал: «Есть 100 тысяч!»
Это было уже событие. Его могли не заметить и не понять посторонние люди, но строителям все было ясно. Дело в том, что сто тысяч кубов бетона в месяц — это как раз та желанная цифра, которая необходима для задуманного ускорения. Это была живая реальность уже начавшегося ускорения. От этой реальности исходила и новая уверенность: «А ведь действительно можем, черт бы нас взял!..» Что же касается скептиков, то они теперь замолчали, а это очень важный показатель и хорошая примета. Когда умолкают скептики, значит, машина идет на подъем.