Плут, или Жизнеописание господина Плутнева

АЕ

Передо мной были горы.

Горы!

Невысокие, как торчащие сиськи, сначала зелёные от леса, а выше настоящие каменные. Толстый с похмелюги плёлся, подвесив голову, как яйца в мошонке, а я всё вертелся, забыв, что меня через час мочканут. Я впервые видел горы, и, в натуре, они были крутые эти горы!

В блестящей «тойоте» леворульной я кинул кости сзади, Толстый послушно сел затылком ко мне, а через полчаса отключился. Шоферюга талалакал без умолку про колымскую житуху, дороговизну, гаишников борзых. Я слегка подуспокоился,

прикинув, что эти два не про меня.

«Тойота» мчала по каменистой грунтовке, обгоняя самосвалы да грузовики, наворачивала по серпантинам над обрывами, неслась со склона, дымя пылью, как из печной трубы, переваливалась на лагах деревянных мостов над мелкими речками, черпая днищем, шёпотом перебиралась через промоины на трассе. С откосов ржавые остовы сгинувших кузнечиками прыгали в мои караулки.

Ввечеру привезли к вагончику, над которым по ветру российский флаг стелется, на двери железной табличка под иссеченным оргстеклом – артель каких-то там старателей. Из-за стола под портретом президента Ельцина поднялся плотный невысокий мужичок лет шестидесяти с седыми, коротко стриженными волосами ёжиком.

– Пить у нас не пьют, с этим строго, потому и гостям только чай.

Как наставил Газон, я заикнулся об уменьшении цены. Старик взглянул на меня так, что я чуть не обделался:

– Мальчики, здесь вам не Россия, это севера. Я на Колыме сорок лет, я знаю, каково зимой кайлом работать, сколько секунд у водилы спастись, когда «Коматцу» в болото уходит, как блестят глаза хитника, нашедшего, но утаившего. Потому слушайте сюда, говорю один раз – здесь я ставлю цену и будет по-моему или никак. Ясно?!

Мы с Толстым закивали, обоссанные. Я вздохнул полной грудью, как меня захлебнувшегося, Анька за волосы вытянула из омута, только когда свалили с вагончика. Мы с Толстым давно уже не шкеты сопливые были тогда, но этот Юрич кого угодно дрожать заставит.

Ночью не спал даже тупой Толстый. Мы слушали тишину и ждали. Мы реально приехали с огромным баблом, и жизни наши держались на тоненьком, как паутинка, суеверии Юрьича «не убий», или «выгоднее наладить сбыт», или «если их мочкануть, мои же могут сдать». Но один сильный порыв его жадности размажет нас с Толстым, как комара ладонь, мы закружимся, как тубзабумага в толчке, и ляжем в болотину. Вот какой прибыток нам Газон заготовил.

Магадан был золотым краем. Только выбираться оттуда через угольное ушко рамки в аэропорту, опоясавшись золотыми слитками, сразу на этап двигать. Золото как чугун тяжёлое, но гирю же не потащишь собой? Крест возьмёшь, сразу пробьют – не золотой ли? Побазарил с урками, сказали, раньше в брюхе рыбы красной золотой песок везли, сковородки золотые делали и красили. Прокатывало до момента. И меня пробило. Набрали рыбы, сушеной, вяленой, копчёной, крючки, лески, ножи, сапоги резиновые. Отлили из золота чугунок с крышкой и грузил на полкило, покрасили всё черной краской и сдали в багаж. Отдать в багаж желтухи на пять кило богато. Но на этом и выехали. В Москве нас пацаны уже встречали.

– Ваш процент единичка, – Газон зло пялился из-за стеклянных рам не столько в караулки, сколько прямо в сердце. Коля Твикс отодвинул стул, будто проперделся, и встал, ковыряя вилкой в зубах. Я знал, когда позвали базарить без Толстого, станут разводить. Но единичка! Мы с Толстым чуть не сели, нас Юрич мог жабам болотным на корм отправить, шпана местная с баблом принять, никто б не почесался даже, а нам единичку?! На слабо меня решили взять?! Процент, когда всё сделано? Пусть режут меня на куски, но хер им!

– Серёжа, это не по чесноку.

– Ты на кого прёшь? – Твикс швырул на пол вилку. – Тебе Газон кусок нарезал.

– Серёжа, – я пропускал Твикса (сколько я сам лохов разводил, разбивая на троих, что стухали, как бычки в луже, меня приёмом дешёвым не возьмёшь), – мы под смертью ходили. Пять процентов честно.

– Ты чё буторишь, малой?! – Твикс надвинулся на меня, с грохотом швырнув стул об пол. Я сжал булки, чтоб только не шагнуть назад, не шевельнутся трусливо. – Ты чё, на базаре с черножопыми трёшь? Тебе хозяин кусок определил.

Я упёрся, чтоб только не взглянуть даже краем глаза, когда он адовал мне в ухо, брызгая слюной:

– Сюда смотри, щенок!

– Серёжа, режь меня на куски, но пять это честный процент.

– А и порежем, – Твикс двинул мне в плечо кулаком, так что я отступил, но тут же шагнул вперёд. Толстый оттолкнул меня двумя руками, я снова пошёл к нему, уже готовясь, когда Газон сказал:

– Ладно, дело новое, дело важное. Три процента ваши.

Я понял, что выйду живым, что я не обделался и что дальше Серёжа не подвинется:

– Хорошо.

На мгновение помстилось, что я отжал у Газона бабки!

Но он меня тут же усадил голой жопой на угли, взяв на них много больше:

– Вот ещё что. Ты Галину не ищи, она ко мне ушла. Зла не держи, это жизнь.

Полкаш

По приезду с Магадана Палочкин пригласил в сауну. Он всё больше по ресторанам да заграницам таскался, сауна для него как треники под пиджак. Думал, угостит бабами да водкой, но сауна оказалась баней в его усадьбе. Жена поставила нам чай, мёд. Я ждал. В парилке он зашептал:

– У меня есть знакомый владелец банчишка. Йодко с Газоном знать его не хотят, а если б удалось его подтащить, все бы как сыр в масле катались, ну да ладно. Суть в том, что есть у него клиент – рембаза военная. Звучит дёшево, а на деле завод настоящий со складами стратегическими. Начальствует полковник, со слов туповатый, но хитрый. Нужен ему помощник, вот я о тебе и подумал. Глеба ты же у меня забрал?

– Газон заземлит, если узнает, – про Глеба пустил мимо ушей, дело сделано.

– Это не в нашем районе, нет там Газона. Да вообще братва с вояками не возится, они на всю голову больные.