Плясать до смерти
Шрифт:
— Стой! — Сыграть на моем якобы пьяном слабоумии у нее не получится.
— Да ладно! — в сердцах проговорил Жора. — Пусть выпьет! Лучше бы пили, чем!.. — Гнев его был направлен на Колькину компанию, так и не расшевелившуюся.
Что значит — «лучше бы пили»? — проплыла неясная мысль. Но додумать не успел: приклеился писатель Димуденко (прозвище переделано из фамилии). Кто его звал?
— Это твой зять? А чего такой ненормальный?
— Артист.
— А-а. А чего дочка твоя такая неказистая?
— Студентка.
— А-а.
Я еле держался.
— Ты кретин!
Единственные близкие нам люди — Кузя и Алла — покинули нас.
Вспомнил, как мы с Кузею тут, вот под этим витражом, отмечали день Настенькиного появления на свет, и заплакал. Витраж равнодушно сиял.
Тем не менее на следующий день проснулся я в ясном сознании: закалка имеется, не привыкать!
Ничего! Советскую власть победили — и это победим.
Настенька, оказывается, ночевала у нас. Вчера разбушевавшегося Кольку мать увела. Первая брачная ночь не состоялась. И будем считать, что это хорошо. Есть дела поважнее. Главное — не потерять самое важное, что ухватили вчера. А то хаос опять все затопит. Если Жора засунул своего оболтуса в театральный, то теперь сам бог велел ему заняться университетом. Не надо ему хватку терять.
Остались формальности. Во всяком случае, я так для себя это называл. Если девочка уже фактически учится в университете, то как-то совсем глупо школу не закончить. Поднялся наверх. Анна слегка удивилась, что я опять с ней чопорно и на «вы». Но дочь же дома у нее.
— Я же не всемогуща! — смутилась она.
— Сделаем, что получится. — Я оказался еще скромней.
И только спустился (Настя как раз выходила из ванной) — звонок! Жених оклемался? Вот некстати. Месяцок бы подождал!
Открыл — Варя! Белые кудри сияют. Глаза!.. В руках учебники.
— Здравствуй, Настя!
Та хмуро кивнула.
— Хотела спросить у тебя одну вещь, — показала учебники.
Это она — «хотела спросить»! Отличница — у двоечницы! Ангел!
На то, чтобы «учить», Настька купилась! Тут ее хлебом не корми — дай покомандовать. С восторгом подслушивал, как хрипит ее прокуренный бас, а Варя лишь вставляет кроткие замечания.
Ссору с Колькой тайно поддерживал: еще бы недельку! Ну прямо я дирижер! Точней — режиссер! Еще точней — балетмейстер. Впрочем, это было нетрудно. Один только раз Колькино имя вырвалось у меня, Настя так рявкнула, что стекла задребезжали:
— Отдохнет!
А мы пока все экзамены сдали, последний остался!
— …Хорошая девочка! — не удержавшись, сказал, когда Варя в очередной раз нас покинула.
— Отвратительная! — отрубила Настя.
И перед последним экзаменом внезапно исчезла. Кто так может, кроме нее? С Колькой, видимо, помирилась — как всегда, невпопад. Во всяком случае, Колька тоже исчез. Сима, до этого недружелюбная, сама пришла.
— В Петергофе они! — Сима сообщила. — Колька звонил.
У этого хоть жалость, похоже, есть! Да, славное нашли местечко для медового месяца — у сумасшедшей бабки.
И вот Настя позвонила:
— Ну?!
Хорошее начало. Это после всего, что натворила она! Я задохнулся от возмущения:
— Что значит «ну»?
— Ну! — произнесла еще более гневно.
Опешил:
— У тебя же экзамен завтра!
Долгая пауза. Видимо, неожиданность.
— Буду, — буркнула.
— А где ты сейчас?
Гудки. Чувствует «моральное право» так себя вести? «Вспомнила» о бабке?
Появилась за полчаса до экзамена. Тертые джинсы, мятая футболка. Самое жуткое — мятое лицо. Глаза припухшие, красные — явно не с трезвости! «Бесстрашная!»
Надо признать, что и наглаженная форма с белым передником тоже не ждала ее в гостиной — тут Ноннин пробел. Да этот наряд и не подошел бы Насте.
— Ну? — села в прихожей, даже не заходя в комнату. В смысле — пошли? В моем участии все же заинтересована. Уверена, что я тут работу провел.
Нонна бродила по квартире, как измученная алкоголем моль, мало что понимая. Где прячет «это»? Все недосуг поискать. Все слишком стремительно развивается. Дочь, нечесаная и пыльная, злобно пристукивала в нетерпении ногой: буквально на час сюда вырвалась от важных дел. Выходит, мне одному это надо? Почему я это должен терпеть?! А какие варианты?
— Выходим?
Пожала плечом, что, вероятно, обозначало «однох…ственно» — слово из репертуара Кольки, но усвоено хорошо.
Кстати, как Колька? Вопрос разве что вскользь. Мне это тоже «однох…ственно», как и ему.
Спустились по лестнице. На дверь своих ближних родственников даже не глянула. Хладнокровие? Я бы не сказал! Вся дрожит, на глазах слезы. Что с бабкой? Уточним после экзамена.
На улице полно веселых девчат в белых фартуках, переговариваются, смеются, немножко волнуются. Нормальная жизнь! И среди них — это существо. В рваных джинсах, в муках! Ну почему так? У них еще счастливое детство, а у нее? Куда так спешит?
Вспомнил вдруг давнее первое сентября: в первый раз вели ее в первый класс, желтая канарейка Зося провожала нас. И ведь что-то неотвратимое чувствовалось уже тогда! Первая появилась на школьной лестнице после уроков, несчастная в первый же день. И несчастье не подвело: несчастная и в последний! От слез солнце разбивалось на лучики. Кто мог предвидеть, что беда отсюда придет? И уже казалось и мне, что белые фартуки и оживление — фальшь. Уже смотрю ее глазами! Господи, за что это мне?! Есть, видимо, за что.
— Где ты была? — все же не выдержал. Наверное, зря вырвалось перед самым экзаменом! Но я тоже не железный.
— Где?! — откликнулась издевательским эхом. — А ты не понимаешь?! — Даже остановилась. Очевидно, это больше волнует ее, чем экзамен. — А ты не думал, как в Петергофе бабка живет?!
Это ее метод: главный ужас (экзамен) подменять другим, якобы более срочным (сумасшедшая бабка). Но ей не докажешь сейчас! Тем более она сама это понимает, однако остановиться уже не может…
— И как там она? — пробормотал. Виноватым выхожу опять я.