Пляска смерти
Шрифт:
Перед ним простиралось теперь это четкое пространство с хорошо очерченными границами — пространство, к которому он стремился (оливковые плантации, виноградники и скалистые горы) и которое никакая сила не могла бы сузить или сжать.
И в этом просторе было разлито еще и сияние света, источник которого скрывался где-то во тьме ночи. И такой полной, такой прекрасной была тишина открывающегося взору Родвана пейзажа, что он слышал ее в своей душе, сидя спиной к мраку, подняв воротник куртки от холода обволакивавшего его, но неосязаемого тумана. А лицом своим будто ловил, поглощал разлитый в пространстве перед ним свет, свет и его тишину, его покой, выпущенные на волю в этот час, свет,
— Но что я хотела сказать? Да, меня в тот момент просто сковало от холода ледяное дыхание горы. Ведь мы провели еще одну ночь на марше, а вокруг — все тот же мороз, все та же тишина, угнетавшие меня. Я словно ощущала каменную тяжесть на своих плечах. Каменную тяжесть, которую буду помнить до последнего своего вздоха. И тогда я начала смеяться. Одна.
«Хватит ржать-то, Арфия!» — кричит мне Слим.
«Да нам совсем теперь недалеко! Давай поспорим, кто хочет!» — ответила я.
«Какая разница! Все равно надо идти, еще идти, вот и все! — возражает Слим. — Чего тебе еще надо?»
Я объясняю:
«Что поделаешь, Слим, раз мы попали в такую переделку… Даже если кто-то один из нас выпутается, спасет свою шкуру — и то хорошо…»
«А остальные? Пусть подыхают? — говорит он. — Пусть подыхают, а?»
«Тебе-то уже каюк!» — смеется Немиш.
А Басел утешает:
«Не волнуйся, мы найдем этот тайник!»
Я говорю Слиму:
«Неужели тебе все еще не понятно, что происходит?..»
«Мне тоже кажется, что уже недалеко», — поддерживает меня Басел.
Я продолжаю разговор со Слимом:
«В этой драке, которая сейчас идет, нельзя, чтоб крепкие люди — настоящие бойцы — погибли из-за каких-то слабаков и размазней. Это — закон! Ты что, против?»
В эту минуту рассветные лучи солнца вдруг хлынули на нас как из ведра. И этот встающий день заставил меня страдать еще больше, чем все остальное.
«Так почему же ты не хочешь идти? — спрашиваю Слима. — Надо быть мужчиной…»
«Арфия, ты мне опротивела! — Он видит, что я на него смотрю, и говорит: — У меня снова начались боли…»
Басел просит:
«Не обращай на него внимания, Арфия».
Я не могу слушать их обоих разом.
«Они ползут по всему телу, от пальцев ног до головы! Я не смогу больше идти!»
«Что-что? — переспрашиваю я. — Я не расслышала».
«Да боли, говорю! Снова мучают меня».
«Ну, вот и день настал!» — восклицает Басел.
А Слим буквально согнулся пополам от боли. Он так и сидит. Потом смотрит на скалы. Потом падает на колени. И начинает вопить как безумный.
«Что с тобой? — спрашиваю. — Что за вопли?»
«Да посмотри же, что творится вокруг!»
«Что?» — Я оглядываюсь.
«В'oроны! — заревел он. — В'oроны! — И все повторяет одно и то же, то тише, то орет во всю глотку: — В'oроны! В'oроны!»
«Ах ты, задница чертова! Это солнце встает, а тебе мерещится незнамо что!»
А Слим еще громче:
«Они налетят сейчас на нас! Заклюют!»
Рассвет заливает ночь своими лучами, воздух становится радужным, как мыльный пузырь, и Слим прячет лицо в ладонях, словно свет разъедает ему глаза.
Я подумала: «Он был и так наполовину искалеченным, а теперь еще и умом тронулся…»
А он все продолжает вопить, задыхаясь, закрыв голову руками:
«Поберегитесь! Спасайтесь! Они налетают со всех сторон! — Потом кричит мне: — Они около тебя! Укрывайся!» И сам вот так, стоя на коленях, неистово отбивается неведомо от кого.
Басел ругается. Я упрашиваю Слима:
«Не сходи с ума! Ничего нет! Ты что, не видишь? Пусто!»
А он во всю глотку:
«Укрывайтесь! Они вам выклюют глаза, выпустят всю кровь! Они сожрут вас заживо!»
Я кидаюсь к нему, хватаю за горло обеими руками. Сжимаю все сильнее, не даю ему пошевелиться. Говорю на ухо:
«Ну что ты, дурачок! Ведь у тебя глаза даже закрыты, а ты открой их! Посмотри вокруг! Где эти в'oроны? Ну где?»
Он теперь не может кричать, только хрипит:
«Вон там! Там! Над головой! У тебя в волосах! И вон там! Они ждут, гады!»
«Да где? — спрашиваю. — Комара даже не слышно…»
Ничего не сделать с ним, его просто трясет от страха, он икает, дергается, задыхается — ну просто баран, которому режут горло.
«Послушай, как — ааа! — как они пищат! Они нас — ааа! — живыми — ааа! — отсюда не выпустят!»
Не отпуская его, я смотрю на Немиша и Басела. Говорю:
«Он пропал».
А Слим все еще лепечет чего-то:
«Арфия! — ааа! — подойди сюда! Прошу… защити меня… будь добра…»
«Его больше нельзя тащить с собой, — говорю я Баселу и Немишу. — С таким грузом на руках нам отсюда никогда не выбраться».
Они на меня, олухи, глазеют, ничего не понимая. Я объясняю:
«У нас нет другого выбора. А оставлять его живым и тащить за собой — значит самим сойти с ума!»
Они все так же глупо смотрят на меня. А Слим вперемежку с хрипами бормочет:
«Ты не можешь этого представить… Не трогай меня! О, какая боль! Она доконает меня! У меня даже кости болят! — Он высвободился в этот момент из моих тисков и заорал: — Кости болят, Арфия! Кости!»
И бросился на меня. Бьет меня кулаками, словно видит перед собой смерть. Да что смерть! Это, в общем-то, естественно, от нее не спасешься! А он и сам не знает, наверное, что делает, а может, и знает. Хватает меня за недозволенные места и пытается меня опрокинуть. Возможно, и сам себе в этом не отдает отчета. Просто прилипает ко мне всем телом, и я чувствую, как он весь напрягся… Тогда я, понимаешь, одним махом отталкиваю его, поворачиваю на спину и сильно прижимаю к земле, упираясь ему в грудь коленом так, что он не может больше шевельнуться. Тогда он снова начинает икать: