Пляска смерти
Шрифт:
– Явления переходного времени? – Глейхен засмеялся. – Да, если бы быть уверенным, что речь идет о временных мероприятиях. Но мы этого не знаем.
В ответ Фабиан пробормотал что-то невразумительное. Его явное нежелание вести серьезный разговор заставило Глейхена насторожиться.
Он сморщил лоб и снова замолчал, вглядываясь в Фабиана. Какая-то тень недоверия мелькнула в его мрачно горевших глазах. «Увиливает от ответа, – явилась мысль. – Да нет, все это вздор, что я сейчас придумал. Можно быть очень красивым, светским и в то же время глубоким и искренним человеком. Или нельзя?» Он молча продолжал путь, но с этой минуты ему стало как-то не по себе в обществе Фабиана.
Немного спустя он заметил боковую дорожку, на которую ему надо было свернуть.
– Мне сюда, –
Пожимая руку Фабиану, он мрачно и вопросительно посмотрел на него.
Слегка смущенный испытующим взглядом Глейхена, Фабиан продолжал свой путь. Над дальними пестрыми крышами навстречу ему быстро ползло по небу большое сизое пятно.
Откровенно говоря, он был рад, что Глейхен оставил его, теперь можно спокойно предаться размышлениям. Все пережитое за сегодняшний день, начиная с разговора с обеими дамами в комнате Клотильды, промелькнуло в голове Фабиана и наполнило его душу тревогой. Воздух был теплый, он снял шляпу, чтобы освежить голову легким ветерком, веявшим над полями.
«Странно, – думал он, – эта проклятая партия преследует меня сегодня на каждом шагу. Она, кажется, и правда вездесуща, и напрасно Вольфганг и многие другие полагают, что скоро ее не станет… Все это будет длиться годы, долгие годы, может быть, многие поколения. Надо отдать себе ясный отчет: развитие событий становится все очевиднее. Во всяком случае сейчас самая пора принимать решение, как я уже не раз говорил себе на курорте. И меня никто не сможет упрекнуть в том, что я легкомысленно вступил на этот путь, как многие другие».
Он в раздумье остановился возле лужи, оставшейся после дождя, синей и прозрачной, и взглянул на небо. Между верхушками тополей он увидел большое сизое, быстро разрастающееся пятно, уже почти закрывшее не бо над его головой. «Как многие другие, – повторил он, – я долго наблюдал и присматривался; люди будут говорить, что слишком долго, но пусть себе говорят. Какое мне дело! Вначале меня отпугивали бесчисленные предрассудки. Многое казалось мне не настоящим и несолидным, многое скоропалительным. И темп, в котором все это делалось, я считал слишком быстрым. Говоря откровенно, расовую проблему я считал вздором, самодурством, чем-то совершенно ненужным. Но теперь я понял, что это предрассудки нагнали на меня страх. «Да, именно нагнали страх, – повторил он свою мысль. – Расовое сознание должно было быть укреплено и поднято на более высокую ступень. Сторонникам правящей партии отдается явное предпочтение, так же как и в других странах, например, в Америке, и это правильно и разумно. Но национал-социалистская партия хочет сначала воспитать этих людей в духе определенных партийных добродетелей и затем уже воспитывать в том же духе весь народ. Конечно, одним махом этого не сделаешь, но постепенно, таким образом, можно вырастить совсем новых людей, людей, наделенных добродетелями, которые проповедует национал-социалистская партия. Народу, предоставленному самому себе, ни в чем не уверенному, частично поколебленному в своих моральных устоях, нужно дать новую мораль. Все это сбило меня с толку, как и многих других. Хотя я никогда не забывал заслуги национал-социалистской партии: ликвидации безработицы. Этим нацистская партия предотвратила гибель, грозившую немецкому народу».
Голубая колея в луже вдруг потемнела, и из нее забили вверх крошечные тоненькие фонтанчики. Фабиан остановился. Никак дождь пошел? Но он продолжал путь, невзирая на дождь, довольный, что сегодня, наконец, все уяснил себе.
Навстречу ему громыхала телега, в которой, весело переговариваясь, сидели крестьянки; некоторые из них натянули на головы мешки, а другие даже юбки. За телегой двигалась целая колонна светлосерых грузовиков. Шум мощных моторов сотрясал воздух. Это были новые грузовики завода Шелльхаммеров, совершавшие свой пробный рейс. Грязь брызгала из-под колес, и Фабиан, пропуская машины, отошел в сторонку; потом двинулся дальше.
Мысль
Фабиан вытянул руку вперед. Дождь прекратился. «Настоящий апрель», – мелькнуло у него.
«Но надо думать дальше. Так или иначе, у национал-социалистской партии есть идея, заслуживающая уважения, – хотя бы то, что она стремится воспитывать народ. Разумеется, многие не могут понять этих идей, даже такой умный человек, как Вольфганг. Я тоже до сегодняшнего дня не мог охватить их во всем объеме. И я скажу Вольфгангу: это революция идей, голубчик, революция, понимаешь? Тебе не отрубают голову, но более или менее вежливо просят тебя какое-то время держать язык за зубами, ну, скажем, год, два, до тех пор, пока народ достигнет известной зрелости. Потом тебе, конечно, разрешат иметь свое собственное мнение, но, может быть, тебе это уже не понадобится, кто знает?»
Фабиан улыбнулся.
«Одно несомненно: новые идеи распространяются в народе, они везде и всюду. И люди, проповедуюшие их, следят за тем, чтобы не имели распространения идеи противоположного характера. С этой целью они учредили систему полицейского надзора и контроля, на что, разумеется, имеют полное право. Они оказались бы недальновидными, не сделав этого.
Баронесса не может понять, почему я до сегодняшнего дня не отдавал всего себя служению новым идеям. Она недовольна мной и не скрывает этого. В конце концов как взрослый человек и отец двух сыновей я обязан думать о будущем. Национал-социалистская партия крепнет день ото дня, это и слепому ясно. И она будет существовать долго, до конца моей жизни, а может быть, и еще дольше. Да, конечно, Ней и Мюрат по гроб жизни остались бы капралами, если бы они ждали, пока Наполеон станет Цезарем. Баронесса неплохо это сформулировала. Нельзя дожидаться, пока все значительные посты окажутся в чужих руках. Это значило бы быть близоруким ослом.
Клотильда гордая, она ничего не хочет для себя, но она считает, что я должен думать о мальчиках. Мальчики! Если бы Ней и Мюрат колебались так долго, что сталось бы с их детьми? Это очень важное обстоятельство, и его не следует выпускать из вида, принимая решение».
Вот уже и первые городские дома. Только завидев людей и трамваи, Фабиан очнулся от своих мыслей, которые завели его так далеко, спустился с небес на землю и стал упрекать себя, что так долго задержался у брата. Вся программа дня нарушена. Многие визиты придется отложить. Не долго думая, он решил зайти к фрау Лерхе-Шелльхаммер, своей давнишней клиентке, которая писала, что просит его заглянуть к ней по срочному делу, как только он вернется из отпуска. Кроме того, он знал, что всегда будет желанным гостем в ее доме. Была у него и еще одна причина сделать этот визит, в которой он даже не отдавал себе отчета.
VIII
Фрау Беата Лерхе-Шелльхаммер жила с дочерью в доме старого Шелльхаммера, стоявшем на пригорке около Дворцового парка. Это был известный всему городу старомодный, просторный, неказистый дом, выстроенный лет пятьдесят назад стариком Шелльхаммером, который начал свою карьеру простым слесарем. Сад вокруг дома был невелик, вернее, это был даже не сад, а клочок невозделанной земли с несколькими кустами сирени. На звук приближающихся шагов из конуры за домом обычно выскакивал грозного вида сенбернар Неро и молча обводил своими янтарно-желтыми глазами чугунную ограду, так что у всех немедленно пропадала охота останавливаться. И горе тому, кто до нее дотрагивался. А как только шаги удалялись, Неро немедленно скрывался в конуре.