Пляска смерти
Шрифт:
Глейхен утвердительно кивнул головой.
– Это протест, – пояснил он, и красные пятна выступили на его худых, впалых щеках, – протест против рабской покорности.
– А не будет ли такой протест расценен как провокация? – спросил Фабиан.
Вольфганг пожал плечами.
– Еще вопрос, поймут ли, что это протест. А если его воспримут как провокацию, тем лучше. Мне все безразлично. Так или иначе, протест дойдет до тысяч людей, и моя цель будет достигнута. А пока что закроем его.
Вольфганг накинул на скульптуру мокрые тряпки, и она снова превратилась в уродливую, бесформенную глыбу. Цоколь с девизом он обернул в последнюю очередь.
– А теперь, Франк, расскажи ты нам, что делается на белом свете? – обратился он к брату. – Ты останешься обедать, это само собой разумеется, Глейхен тоже остается. Ретта угостит нас пончиками, она большая мастерица их печь. Давайте-ка сядем поближе к окну.
Вольфганг почти всегда находился в радостном, творческом возбуждении. На два года старше Фабиана, он был немножко ниже его ростом и крепче сложением, черты лица его были мужественнее и грубее черт брата. Волосы всегда находились в хаотическом беспорядке, и в них мелькало много серебряных нитей. Его светло-карие глаза с темными крапинками искрились радостью. Но было в этих глазах и что-то странное, таинственное, не сразу поддававшееся определению. В противоположность брату он обращал мало внимания на свою внешность, и сейчас его светлая рабочая блуза была измята, выпачкана пеплом и засохшей глиной. Он явно находился в пылу работы и творческих исканий. Вольфганг часто смеялся и говорил отнюдь не так чисто, изящно и плавно, как его брат.
Учитель Глейхен, человек с вьющимися, почти совсем седыми волосами, с резко очерченным, суровым лицом и мрачными пламенными глазами, был ростом несколько выше их обоих. Обычно молчаливый, он, когда начинал говорить, поражал всех изысканностью и красотой речи.
Вольфганг закурил новую «Виргинию» и постарался привлечь внимание Фабиана к вазе, стоявшей на столе.
– Посмотри, Франк, ведь это старинная китайская ваза, я хочу раскрыть тайну ее глазури.
Они заговорили о глазури и обжигательной печи Вольфганга, которой тот очень гордился.
В это время вошла домоправительница Вольфганга Маргарета, которую все называли Реттой. Вольфганг был холост, считая, что женщины и дети вносят слишком много беспокойства в жизнь, а художник должен жить для искусства. Женщины, видимо, мало интересовали его, и Фабиан только однажды слышал от него восторженный отзыв об одной из них, а именно о некой Беате Лерхе-Шелльхаммер, которую они оба знавали еще в дни ее молодости.
Ретта, по-крестьянски одетая, приземистая, на редкость уродливая, смахивавшая лицом на ведьму, бесцеремонно вошла в мастерскую и направилась прямо к Вольфгангу. По мере приближения она, казалось, становилась меньше ростом, а на ее худом лице явно проступали растерянность и беспокойство.
– Перед домом ветеринара Шубринга остановилась машина, – сообщила она взволнованно, – скверное дело. Люди в машине все время указывают на наш дом.
– Машина, что ли, скверная? – засмеялся Вольфганг.
– А хоть бы и так. В ней сидят двое людей в военной форме и шофер! – О, шофера она знает! Тот же самый, что был в троицын день, когда забрали пастора Рейхлинга после проповеди. – Да вот посмотрите сами, – закончила Ретта и тихонько подошла к одному из маленьких оконец, выходящих на улицу.
Перед домом ветеринара Шубринга – одной из тех безвкусных вилл, которые терпеть не мог Вольфганг, стояла обыкновенная большая автомашина. Около нее возился шофер, низкорослый и немного горбатый; по этим приметам Ретте и показалось, что она узнала его. Возле ветеринара Шубринга, коренастого толстяка в штатском, чью лысину было видно издали, стояли двое в коричневой военной форме. Толстяк, видимо, что-то объяснял им, то и дело указывая пальцем на дом скульптора.
– Они все время смотрят на наш дом, – снова взволнованно заговорила Ретта, отходя от окна. – Это они к вам пожаловали, господин профессор.
Маленький шофер открыл дверцы, и те двое в коричневых рубашках вошли в машину.
– Господин профессор, они едут к нам, – вне себя от страха повторила Ретта. Лицо ее стало желтым. – Я сразу поняла, что это дело скверное.
– Чего же ты испугалась, Ретта, может быть, они хотят заказать памятник, – пошутил Вольфганг.
Машина подъехала к дому и резко затормозила. Ретта вздрогнула.
– Что я вам говорила? – прошептала она и вся сжалась.
Вот они уже дернули звонок. Колокольчик издал хриплый звук.
– Уходите в поле, господин профессор, – дрожа, прошептала Ретта, – я скажу, что вас нет дома. Иначе не оберетесь хлопот.
Она пошла открывать, но Вольфганг остановил ее.
Глейхен озабоченно повернулся к скульптору:
– Я ведь вам сразу сказал тогда в «Глобусе». Вы были слишком неосторожны. Это молодчики с Хейлигенгейстгассе. Я их знаю.
Снова зазвонил колокольчик, на этот раз уже на весь дом. Проволока туго натянулась, и тут же раздался сильный стук в дверь.
Теперь и Фабиана охватило беспокойство.
– Ретта права, уходи в поле, Вольфганг, – быстро проговорил он. – Ты избавишь себя от неприятностей. Я открою.
Но Вольфганг вместо ответа решительно направился к двери.
– Не надо ставить себя в смешное положение, – бросил он и открыл дверь мастерской. – Кто здесь? – громко спросил он. Трое остальных затаили дыхание.
В маленькой передней послышались голоса, затем хлопнула дверь, и голоса, уже более громкие, стали слышны за стеной. Прошло несколько минут, в соседней комнате все еще раздавались голоса, потом они снова послышались из передней.
– Рекомендую не опаздывать, – грубо произнес кто-то.
Входная дверь захлопнулась.
Вольфганг вернулся в мастерскую. Вид у него был растерянный, лицо бледное, руки тряслись, когда он взял спичку, чтобы зажечь потухшую сигару.
– Какие гнусные твари! – злобно буркнул он. Ретта первая решилась нарушить молчание.
– Боже мой, какой вы бледный, господин профессор! – вскрикнула она.
Наконец, он все-таки зажег сигару. На его лице снова появился румянец.